— Что ты этим хочешь сказать?
— Ты что, ничего не понимаешь, а?
— Спорим — понимаю. И побольше твоего.
— Трепло.
Я пососал свой тростниковый стебель, уставившись в небо.
— А у тебя там волосы есть? — спросил я.
— Спрашиваешь!
— А вот и нет!
— Хочешь убедиться?
— Ну?
— Я тебе сейчас покажу. Он у меня к тому же сейчас такой здоровенный, потому что мы разговаривали о женщинах. Так оно и должно быть.
— Ух-ты посмотри на свои штаны! Я его и так вижу! Ну и шишка!
— Смотри…
— Во! Ух ты! Вот это да!
— Это называется «эрекция».
— Ух ты! У меня такой здоровенный не бывает.
— И не должно быть. Рано еще.
— Ну уж и рано! Я уже тинейджер, с твоего позволения.
Я смотрел на письку Энди — здоровенная, золотистая с пунцовым, она торчала из его ширинки, как чуть изогнутое растение, какой-то сладкий экзотический фрукт, тянущийся к солнцу. Я огляделся — не подглядывает ли кто. Увидеть нас можно было только с вершины холма, где проходил железнодорожный тоннель, но туда обычно никто не ходил.
— Можешь потрогать, если хочешь.
— Ну, не знаю…
— Некоторые ребята в школе трогают друг друга. Конечно, это совсем не то, что с девчонкой, но делают и такое. Все лучше, чем вообще ничего.
Энди послюнил пальцы и начал медленно вверх-вниз оглаживать ими свой пунцовый петушок.
— Так приятно. Ты еще такого не делаешь?
Я покачал головой, глядя, как на солнце поблескивает слюна на его налившемся, торчащем дрючке. У меня перехватило дыхание и по желудку разлился холодок; я почувствовал, как и мой петушок зашевелился в штанах.
— Давай, что ты там разлегся, — будничным тоном сказал Энди; он отпустил свой петушок и распростерся на траве. Положил руки под голову и уставился в небо. — Ну, сделай что-нибудь.
— Ну ладно, — недовольно сказал я и вздохнул, но руки у меня задрожали.
Я подергал его петушок вверх-вниз.
— Не так сильно!
— Ладно!
— Послюни.
— Ну ты даешь, я даже не знаю…
Я поплевал на пальцы, подергал еще, потом обнаружил, что его крайняя плоть свободно ходит туда- сюда, то обнажая, то закрывая головку, и какое-то время занимался этим. Энди начал тяжело дышать, а его свободная рука легла мне на голову и принялась гладить мне волосы.
— Можешь попробовать ртом, — сказал он неровным голосом. — То есть, если хочешь.
— Хмм. Ну, я даже не знаю. А так чем тебя не устраивает… ох!
— О, о, о!
— Фу. Ну и гадость.
Энди глубоко вздохнул и, хихикнув, погладил меня по голове.
— Неплохо, — сказал он. — Для начинающего.
Я вытер руки о его штанину.
— Эй!
Я придвинул свое лицо к нему.
— А я
— Что? Ах ты!..
Я вскочил и, смеясь, побежал по траве, через кусты в долину. Он тоже вскочил, затем выругался и заплясал на месте, застегивая ширинку, а потом припустил за мной.
Глава девятая
Развитие событий
Я помню это, помню это ощущение его теплого, напоенного солнцем сока, остывающего на моей руке, обретающего клейкость, но теперь вместе с этими воспоминаниями непременно возникает человек-горилла и коротышка, привязанный к стулу. Вроде бы полицейские удивились, когда меня вырвало; очень на это надеюсь, очень надеюсь, что они удивились и сказали себе, э-ге-ге, значит, это не он, не его это рук дело, кишка у него тонка, а потому дай-то… О господи, иными словами, я надеюсь, мой живот свидетельствовал в мою пользу лучше моих мозгов.
Не виновен, не делал я этого, вот поэтому-то меня и вырвало от того, что сделал горилла; никакой крови, ну почти никакой, в буквальном смысле — разве что капелька, капелюшечка, крошка на экране, а если что и вонзалось в плоть, так только игла — тонкая, хрупкая, не какая-то там бензопила, топор, нож или что-нибудь такое, только образ, только идея, этот проклятущий мем, меня продолжает мучить этот сон, у меня каждую ночь кошмары на эту тему, это я попал в ловушку, это я сижу на кожано-хромированном стуле, а он тут как тут передо мной со своей физиономией гориллы и ломким детским голоском объясняет в камеру, что в этом пузырьке и в этом шприце у него сперма; этот долбаный псих заправил туда семя, бог ты мой, ни дать ни взять, бутылка с молоком, охереть можно, и собирается ввести это в вену коротышке, повязывает чем-то его обнаженное плечо, затягивает хорошенько и ждет, когда вена набухнет, а коротышка вопит и визжит, как ребенок, пытается растрясти к чертям стул, но он привязан надежно, никакой тебе точки опоры, ни рычага, и тут этот тип в маске гориллы делает свое дело — погружает иглу под кожу коротышки, крови лишь капелька, и выдавливает в него содержимое шприца. Меня рвет на пол, они останавливают видео, и кто-то идет за шваброй.
Когда я перестаю квохтать и кашлять, они снова запускают видео, и мы переходим к другой сцене и высокому больничному столу, и опять там коротышка с пустыми глазами, и Макданн говорит эти слова — «растительное состояние».
Ну и ну. Они сделали анализ ДНК и обнаружили, что в коротышке целая куча народа; они считают, что это дело рук какого-то типа, который за день до этого слонялся в туалете под «Сентер-Пойнт»[81] и снимал гомиков, но услуга требовалась ему не целиком, он только просил их отдрочить в бутылочку, мол, спасибо за ваш вклад, молодой человек, все-все до последней капелюшечки пойдет в дело и в хорошую семью, благодарю вас, осторожнее, здесь ступенька…
Я думаю.
— Это что, демонстрация теории просачивания благ?[82]
— Нет, это демонстрация выпендрежа, — отвечает мне Клер; ей приходится кричать, иначе из-за гвалта я ничего не услышу.
Все, похоже, веселятся. Энди и Уильям стоят на скамейке; Энди навис над уставленным стаканами столом, в одной руке у него бутылка с шампанским, а за другую руку его держит Уильям, отклонившийся в противоположную сторону для равновесия.
Стол, над которым нависает Энди, уставлен несколькими сотнями стаканов с шампанским,
