Она сказала, что никогда не ожидала, что станет сенатором, госсекретарем и вице-президентом.
На это я мог лишь печально пожать плечами.
– Сейчас, когда я выхожу вечером, я всегда сталкиваюсь с кем-то, кто потерял мужа в Питсбурге, сына в Новом Орлеане, и твердо уверена, что могла бы предотвратить все это.
– Госпожа президент, этого никто не мог предотвратить.
– А иногда я встречаю кого-то, кто уверен, что мы заплатили за победу слишком высокую цену.
– Глупости. Мы сражались.
Она вновь поежилась, когда агент Секретной службы, обойдя машину, открыл для нас дверцу.
Мы вышли в холодную тьму, и президент продолжала:
– Они говорят, что единственной вещью, которая хуже, чем сражение на такой войне, так это не сражаться вовсе.
Она повернулась к агенту-телохранителю и коснулась его локтя.
– Том, Сара там упаковала бутерброды и кофе. Их хватит для отделения пехоты, даже если Джейсон станет есть за троих. Мы пойдем, а вы залезайте сюда и сами за собой поухаживайте.
Агент поджал губы. Я знал, что точно так же повели бы себя мои собственные агенты безопасности. Вы не должны оставлять свой объект наблюдения. Несмотря ни на какие приказы.
Но агент кивнул.
– Да, мэм. Спасибо.
Маргарет Айронс выскользнула наружу, вздрогнула под первым ударом ветра, а потом замерла, словно выкованная из железа статуя. Перед нами поднимались ступени Мемориала Линкольна.
Мы прошли половину лестницы, прежде чем я почувствовал, как задрожали ее колени. Я едва успел поймать ее за локоть и поддержать ее. Наконец мы встали бок о бок в тусклом свете у самых ног Линкольна. Мы стояли минуты три, пока она не восстановила дыхание.
– Я прихожу сюда каждый вечер.
– Не понял, мэм?
Она внимательно посмотрела на упрямое каменное лицо Линкольна.
– Если бы кто-то провел опрос в 1863 году[58], то Линкольн набрал бы еще меньше голосов, чем я в самом конце. Думаю Эйб[59] – единственный человек в этом городе, с кем я могу еще говорить. Политики странное племя, не правда ли, Джейсон?
– Не могу сказать. Я ведь не политик, госпожа президент.
Она внимательно посмотрела на меня.
– Нет никого лучше солдат.
А я равнодушно взирал на мраморные стены, на которых были начертаны Геттисбергское послание[60] и речь Линкольна при второй инаугурации.
– Вы имеете в виду меня, мадам?
Она шагнула к стене и провела пальцами по холодному мрамору.
– Джейсон, вы хоть понимаете, к чему может привести ваше политиканство?
– Да, мэм. Общество должно вновь обрести уверенность в завтрашнем дне.
Бывшая президент покачала головой.
– Война закончилась. Народ уже знает об этом. Мы выиграли. При этом мы заплатили ужасную цену. Проблема в том, куда теперь катиться Америка и весь мир. Военные очень дороги, Джейсон.
Неожиданно передо мной стал образ кратера, который когда-то был Каиром. Род человеческий нуждался в каждом дестицентовике, чтобы возродить мир.
– Мы должны тратить деньги на гражданские нужды, мэм.
Она кивнула.
– Но для политиков это не слишком-то хорошо. Им будет лучше, если где-то будет плохо.
– Мэм? Хоть я и новичок в Вашингтоне, мне кажется это глупым.
– Однако, все именно так. Если дела пойдут плохо, им будет нужна мишень, которая станет несимпатична всему обществу. Они также нуждаются и в тех, кто не умеет отступать. В том, у кого в шкафу есть свои скелеты.
Я улыбнулся.
– Но я-то не такой. Я делал ошибки, но я не стыжусь их. И я считаю, что если я всегда говорю правду, то никогда не попаду в неприятность.
Она долго-долго разглядывала каменный пол, потом покачала головой и вздохнула.
– Вы новичок тут.
После этого мы покинули мемориал Линкольну. Бывший президент Соединенных Штатов провезла меня по городу, который она знала как никто другой. Мы поели сэндвичей. Потом лимузин покатил к моему отелю.
