только на премьерах его фильмов, но меня туда не приглашали, а я особенно и не рвалась, так как считаю кино скорее забавой, чем творчеством.
Встретились мы на квартире Леши, профессия которого – быть со всеми знакомым, особенно с влиятельными и знаменитыми людьми. Кроме Сушкина с женой-актрисой был еще начальник Спасо- Преганьковского кладбища. Вопреки обычному представлению об этой профессии, он оказался интересным и обаятельным человеком с хорошим чувством юмора. Одет он был в прекрасный костюм из черного бостона, сказал, что это у него форма такая: всегда могут позвать к клиенту. Все шутили: если что, у нас хорошее знакомство. И он отвечал с юмором: мол, милости просим. Кто бы знал, что это так быстро перестанет быть шуткой!
Савелий Макарович выглядел постаревшим и усталым. А может быть, мы привыкли видеть его в кино в гриме? Но в жизни он был интереснее.
Говорили о литературе, музыке и кино. К сожалению, Савелий Макарович много пил. Его жена безобразно одергивала его и унижала. Выпив, Сушкин обещал дать мне первой прочитать свой следующий рассказ. Я сочла бы за честь стать его первым редактором и критиком, но этому не суждено было случиться.
Директор Спасо-Преганьковского кладбища через неделю заходил к Сушкину, и начало рассказа он видел, в том рассказе и про нас написано. К сожалению, когда Сушкин погиб, рассказ в его бумагах найти уже не удалось. Может быть, его уничтожила жена Сушкина, которая была показана не в лучшем свете? А возможно, Сушкин его отдал кому-то или отправил по почте в редакцию журнала. Я обошла все крупные журналы. Из литературных журналов мне даже справки дали, что рассказ не получали.
Дорогой Паша! Если ты это читаешь, значит, меня уже нет в живых. Попробуй приложить свой светлый ум и журналистский опыт.
Желаю тебе долгих и счастливых лет жизни. Твоя тетя Зина».
Ясности в вопросе, где рассказ Сушкина, это послание не прибавило. Искать можно было где угодно, от архивов до друзей и собутыльников великого русского писателя. Паша отложил литературные поиски и вернулся к простому и неизбежному – собиранию денег.
Смотрины участка на Спасо-Преганьковском кладбище прошли классически. Сначала Триц и Серега, представитель кладбища, повели Пашу прямо к Сушкину. Лежать около Сушкина, конечно, почетно, но Парамон не чувствовал, что тетя его хотела бы этого. Она была скромным литературоведом – далеко не последней в своем деле, но и не известной настолько, чтобы лежать рядом с самим Сушкиным. Да и местечко это стоило целую московскую квартиру, а продавать теткину квартиру в Пашины планы не входило.
Затем Сережа повел их к самому дальнему концу кладбища. Сереже было на вид лет пятьдесят, не меньше. Одет в кладбищенскую форму, не новую и не старую, не чистую, с иголочки, но и не очень запачканную, учитывая его работу. Он постоянно курил какие-то вонючие сигареты без фильтра – одну за другой. Когда Паше начало казаться, что кладбище бесконечное, стали видны забор и хозяйственный двор. Собственно, и предлагаемый участок был когда-то частью этого хозяйственного отделения, но земля дорожает, дворников с метлами и могильщиков с лопатами подвинули и нарезали несколько хороших могил. Во двор заезжали машины – зимой чистить снег, а летом, в жару, поливать дорожки. Видимо, водители, стоявшие в пробках на третьем кольце, часто принимали служебный въезд за проезжий переулок, поэтому кто-то повесил огромную вывеску: «Дорога только на кладбище». Паша подивился человеку, написавшему такое. Конечно, вывеска имела простой прямой смысл и означала то, что написано, но можно было прочесть это и как скрытую угрозу: мол, поедешь – не поздоровится.
Естественно, участок на бывшем машинно-тракторном дворе Паше не понравился. Тогда все пошли на пустой участок в центре кладбища, в тихом месте, недалеко от входа.
– Этот будет подороже.
– Сколько? – уточнил Паша.
– А вот пять зеленых, – ответил Сережа.
Это была как раз та сумма, которую захватил с собой Паша. Как будто похоронные деятели точно знали, что сказать.
– Хорошо, беру.
– Мы тут того... Березы, в общем, не будет, – радостно продолжил Сережа. – Хорошо, могилка сухая будет, мы тут песочка подбросим.
Паша посмотрел на березу. Видно, участочек уже не раз был последним приютом. От могилки не осталось и следа, но огромная береза говорила о том, что кто-то когда-то под ней лежал. Береза была большая, старая. Паша сомневался, что береза исчезнет в один день, а впрочем, тете она бы не помешала, подумал он. Он достал пачку денег и передал Трицу. Тот, не особо стесняясь, чуть отвернувшись для приличия, отсчитал свои комиссионные, а остальное передал Сереже.
– Теперь надоть в контору, все оформить.
– Да-да, – подтвердил интеллигентный Триц, – в конторе вам выдадут свидетельство о праве на участок.
В администрации кладбища Сережа сразу исчез за какой-то из дверей, а Триц повел Пашу к кассе. Касса была закрыта. На ней висела табличка: «Клиенты! Перед захоронением заплатите в кассу». Пока Паша думал над философским смыслом написанного, в окошке кассы вдруг вспыхнул свет и оно раскрылось. За окном сидела толстая тетя:
– С вас двести рублей.
– Платите, платите, это официальная цена, – подбодрил Триц.
Паша отыскал в кармане две сотенные бумажки и просунул их в окошко.
– Распишитесь здесь и здесь, – потребовала кассирша.
Паша расписался, а взамен получил листок с черными траурными разводами и водяными знаками. Оформление было окончено. Окошко погасло и закрылось.
Триц спрашивал еще что-то про гроб, венки, размеры тетиной одежды. Паша что-то отвечал. Тоска нахлынула на него. Ему захотелось немножко прогуляться и подышать осенним воздухом. Когда Триц убежал по делам, Паша в одиночестве пошел проведать последний приют своей тети.
Осеннее солнце быстро садилось. Стояла кладбищенская тишина, так как во второй половине дня обычно никаких похорон не происходит. Паша дошел до места. Оно и вправду было хорошим. Немного постояв, Паша повернул назад. Навстречу ему неожиданно вышел Сережа с могильщиками. Быстро, на непонятном языке, хотя это и был русский, Сережа объяснил коллегам, что надо делать с могилой, а сам, закурив, подошел к Паше.
Паше не хотелось разговоров, он надеялся отговориться и пойти домой, поэтому начал первым. Он вспомнил про таблички и про то, что писала про директора Преганьки его тетя.
– У вас интересный директор кладбища, с чувством юмора.
– Да нет, обыкновенный. Вот раньше был – это да.
– Эти вывески при старом повесили?
– Да, конечно, при том, прежнем. Нынешний что, хороший, конечно, но и все, а тот был – это да. Человек был. – Сережа воодушевился воспоминаниями: – Вот ты, к примеру, когда младенцем был, в кроватке спал, как и я. А вот наш Иванович в детстве в гробу спал.
Паша очнулся от грустных мыслей и заинтересовался.
– Как это в гробу?
– А так! Мать у него работала в ритуальных услугах и его с собой брала на работу. А где там спать младенцу? Только в гробу. Постелет матрасик – и спи на здоровье. Так и провел все детство среди гробов и венков. С детства, так сказать, впитал. Потому всю нашу работу до глубины понимал. Мог и простым могильщиком копать, а мог и гравера заменить. Работа там тонкая! Кстати, и фамилия у него подходящая была – Могильный.
– А где он сейчас? – поинтересовался Паша.
– Здесь, здесь. Только теперь тихо лежит, не бегает по кладбищу.
– А где его могила?
– А нигде. Сам, как к этому делу близкий, не велел себя хоронить. Сжечь велел.
