молчишь? Скажи что-нибудь!
— Не знаю, Бяша. Драться не надо, конечно. Но ты можешь подойти к ним и по-тихому, чтобы никто больше не слышал, попросить их уйти.
— Ты думаешь? А вдруг он откажется уходить, скажет: «Ты меня пригласила — я пришел, и никуда я не пойду, мне здесь хорошо». Тогда что?
— Ну, сама уйдешь. А я останусь за домом проследить, чтобы здесь все не разнесли.
— Вот еще! Я что, совсем больная, из собственного дома уходить? Я, по-твоему, убогая, да?
Пален молчала, в задумчивости разглядывая прикованного Андрюху.
— Бедный. Давай его вытащим, что ли? Ключ от наручников у тебя?
— Да потеряли в суматохе ключ. Как его теперь освободить, понятия не имею. Трубу придется отрывать, наверное.
— Надо воду выпустить, а то он еще утонет.
Когда я вернулась в комнату, дислокация поменялась. Шустов с Радой исчезли, ушли по-английски, не прощаясь, а пьяный Громов сидел рядом с Таней и шептал ей что-то на ухо. Таня сидела, глядя перед собой в одну точку, — думаю, что после всего выпитого и выкуренного она вообще не слышала, что он ей говорил. К ним подошел Берг.
— Ладно, мы пойдем. Тань, давай вставай. А ты, Сергей, выкури косячок. Может, успокоишься, — предложил он Громову.
— Я не курю траву. Я от нее только сплю. Бум, и отрубаюсь.
Пошатавшись по квартире, все так же не подходя ко мне, он приземлился рядом с Пален, которая пластом лежала на диване. Громов начал что-то нашептывать ей на ухо, и через несколько минут Пален, как птица Феникс, восстала из пепла. Она раскраснелась и не переставая хихикала. Когда дело у них дошло до массажа, я встала и ушла на кухню. Лампочка перегорела, и свет, падающий от тусклого фонаря за окном, лишь слегка рассеивал темноту. Мне хотелось побыть в тишине и темноте, и я согнала парочку, пристроившуюся на моем зеленом диванчике. Только я легла, пришла Пален.
— Это место занято, в ванне Андрюха, так что придется вам трахаться при всех, — сказала я.
— Ты совсем спятила, да? Бяша, возьми себя в руки. Он же ко всем присутствующим бабам пристает, так я решила, пусть остановится уже на мне, тогда к другим лезть не будет и ничего не получит.
— Так это ты обо мне заботилась? А что у тебя рожа так раскраснелась и смеялась ты как полная идиотка?
— Знаешь что? Я, пожалуй, пойду домой. Поздно уже, а мне завтра рано вставать.
Я не отвечала, и она, постояв еще немного, ушла, закрыв за собой дверь. Я опять легла. Тут Базз, довольно милый звукоинженер, лучший друг Берга и заслуженный тусовщик, все это время неподвижно сидевший на подоконнике, встал, погасил сигарету и лег рядом со мной. Мне было совершенно все равно. Когда он, кое-как сняв штаны с меня и с себя, попытался осуществить акт любви, у него ничего не получилось.
— Извини, я очень пьяный. Обычно со мной этого не происходит.
— Не парься ты, — сказала я, а может быть, только хотела сказать, но сил произнести слова вслух у меня не было.
— Нет, так нельзя. Я не могу оставить тебя неудовлетворенной в твой день рожденья, — и Базз засунул свою голову мне между ног.
Это было настолько неожиданно для меня, что я попыталась его оттолкнуть, но он продолжал усиленно работать языком. В этот момент дверь на кухню резко со стуком распахнулась и вошел Громов. Увидев Базза у меня между ног, он на мгновение замер, а затем ринулся к раковине и начал блевать в нее. Базз, не обращая на него внимания, продолжал свое дело. Громов, отблевавшись, схватил его за шиворот и штаны и с силой выбросил его из кухни.
— Сунешься — убью! — прорычал он и хлопнул дверью так, что разбилось стекло. Повернулся ко мне. — Да, не ожидал от тебя.
— Я сама от себя не ожидала, — я натянула на себя джинсы.
— И что, доставил он тебе удовольствие?
— Это не твое дело.
— Меня сейчас опять вырвет, — он наклонился над раковиной, его на самом деле рвало.
— У меня есть аллохол. Дать тебе? — В голове было настолько пусто, что я понятия не имела, что сказать. Но и молчать было страшно.
— Какой на хуй аллохол?! Ты понимаешь, что происходит? Господи, мерзость какая! — Он сел на диван, охватив голову руками. — Как я теперь выброшу эту картину у себя из головы?
— Мне, собственно, все равно, Сережа.
Он ушел. А веселье продолжалось всю ночь и еще несколько дней после.
ЛОМКА
Я была сама себе отвратительна. Все время хотелось пойти принять душ, но, сколько я ни мылась, ощущение гадливости не проходило.
Я решила, что должна переболеть и вывести эту чертову любовь из своего организма. Переломаюсь, как наркоман, и через две недели мне станет лучше. Я сильная, как-нибудь переживу. Когда стало понятно, что делать, мне немного полегчало.
— Я поехала жить на Преображенку. Никому ничего не говорите про меня, телефон туда не давайте. Никому. И сами не звоните, я подходить не буду. — Родители сидели на кухне и играли в нарды как ни в чем не бывало. На меня они не обратили внимания, но я знала, что мама все слышала и поняла.
Хотя аппетита у меня не было, я все-таки закупила какую-то еду, чтобы можно было не выходить из квартиры. Купила много водки и сигарет. Кроме того, сперла у бабушки ее снотворное. Я была готова.
Зайдя в квартиру, я закрыла дверь на ключ, отключила телефон и выдернула телевизор из розетки. Приняла две таблетки, запила парой стаканов, легла в кровать. План был хороший, но я не предусмотрела, что эта кровать и вообще Преображенка вызовут во мне такие сильные воспоминания о Громове. Стало настолько больно и хреново, что я поскорее приняла еще таблеток и выпила еще водки. Наконец отрубилась. Очнулась, когда на улице было темно; сколько времени прошло, я не знала. Прислушалась к себе: голова была тяжелая и болела, тошнило, но сквозь все это по-прежнему просачивалась нестерпимая боль. Я съела еще порцию таблеток и опять заснула. Сколько дней это продолжалось, я не знаю, но, в какой-то момент очухавшись и прислушавшись к себе, я поняла, что легче мне совсем не становится. Наверное, надо это пережить без помощи химии.
Я слонялась по квартире в ночной рубашке и тихо скулила. Есть по-прежнему не хотелось, но я усилием воли запихала в себя кусок хлеба с сыром. Кто-то поскребся в дверь. Я не обратила внимания. Опять тихонько поскребли. Я подошла к двери.
— Кто?
— Это я. — Это была бабушка.
— Ба, уходи.
— Деточка, ты как? — Бабушка чуть не плакала.
— Со мной все в порядке, бабуль. Иди.
— Впусти меня, я тебя покормлю.
— У меня есть еда, не волнуйся. Я ем. Просто я болею сейчас. Я когда выздоровлю, позвоню.
— Мы волнуемся, детонька. Мама убивается. Что ж ты творишь?
— Бабуль, не мучай меня. Иди.
— Я тебя люблю.
— И я тебя.
Я обнаружила, что от недоедания и стресса у меня на заднице выскочил огромный фурункул. Поначалу было просто неприятно, но на следующий день я уже не могла ни сидеть, ни лежать на спине, только на
