равно закономерно, чтобы все эти статуи, древние фолианты, картины и прочее снова стали собственностью частных лиц. Частная собственность — правовой институт, пришедший к нам из тьмы веков, он стар как мир, и никакому святому, никакому безумцу ниспровергателю отменить его не удавалось и никогда не удастся, это ясно как божий день.
Уютно поскучать собрался весь Рим — совсем как во времена прежней республики. Кто-то, цитируя Томази ди Лампедузу (даже не итальянского, а сицилийского писателя), сказал, что все переменилось, потому что ничто не переменилось.
В Риме, если надо появиться в обществе, особенно не мудрствуют — главное присутствовать, а уж спасительную и всегда многообещающую репутацию антиконформиста завоевать не трудно: достаточно сострить в духе Вольтера или Бернарда Шоу или же, еще лучше, рассказать анекдот — анекдоты здесь в большом ходу.
Тут были министры, военные, деловые люди; в виде гарнира — писатели, художники, театральная братия.
Я решил так: пикантные подробности пусть вам сообщает моя коллега columnist — лахудра из отдела светской хроники; вашему Джо надо сосредоточиться на главном. Насчет же культуры, забегая вперед, могу лишь сказать, что очень скоро ее деятели облачатся в ливреи и парики, они вполне для этого созрели.
Хозяин дома — председатель Экономического совета, органа, который соответствует бывшему профессиональному объединению предпринимателей и который планирует теперь всю экономику страны, — заправляет всем хозяйством. Нетрудно понять, что эти деликатнейшие рычаги власти — в верных руках; этим людям нельзя отказать в опыте, а уж их приверженность буржуазному строю вне всяких сомнений. Одним из первых мероприятий Экономического совета была денационализация предприятий, находившихся в ведении и частично в собственности государства, то есть тех абсурдных финансовых учреждений и промышленных комплексов, которые не только конкурировали с частными, но таили в себе угрозу возникновения государственного капитализма и, следовательно, могли проторить путь, перекинуть мост к социализму.
Дабы устранить всякий риск, были денационализированы и железные дороги; таким образом, есть гарантия, что поезда снова будут ходить по расписанию и главное, что чистая публика избавится от неприятного соседства: для люмпен-пролетариев юга будут формироваться особые удобные составы из пломбированных вагонов, которые будут доставлять пассажиров прямо к платформам, специально оборудованным на территории крупных заводов.
Еще одно полезное начинание, немедленно поставившее на ноги строительную промышленность, — это отмена всех генпланов градостроительства и увольнение смутьянов-архитекторов, засевших в органах местной власти. Кстати, хозяин дома, где цвет Рима собрался на коктейль, сам занимается жилищным строительством: получил разрешение на застройку площади Испании. Не беспокойтесь, ничего плохого с этой знаменитой площадью не случится, какой она была, такой и останется, интересы туризма превыше всего. Квартиры — только для изысканной публики, исключительно верхние этажи, на мощных железобетонных сваях.
Мэри, бедняжка, томится и чертыхается: оказалось, что прием строго безалкогольный, здоровенные кравчие (батраки, одетые в марсиканские[12] волчьи шкуры) разносят гранатовый сок, мятный напиток и газировку. Трезвость — официальный признак новой общественной жизни; терпимости, распущенности, безнравственности объявлена беспощадная война. Бедная Мэри, а она-то думала, что ее ждет древнеримская оргия!
К счастью, кое-что покрепче можно выпить в туалетной комнате, частным образом. Из золотого крана в общую ванну льется совсем недурное, на мой взгляд, шотландское виски. Рядом со мной купается промышленник, только что награжденный крестом Первой степени за то, что верой и правдой послужил делу революции; о нем говорят как об одном из зачинателей сопротивления; он был партизаном капитализма еще тогда, когда капитализм изнывал под гнетом требований рабочих. По слухам, в те мрачные годы ему в течение некоторого времени удавалось водить за нос профсоюзы — прикидываться предпринимателем прогрессивного, просвещенного толка.
Его не поймешь: посмеиваясь и плавными, кругообразными движениями рук понемножку загоняя себе в рот виски, он стал меня уверять, будто ему иной раз жалко, что это тяжелое, трудное время позади...
Я задаю ему вопрос, как он себя поведет, если рабочие осмелятся выдвинуть какие-нибудь требования теперь.
— Если у рабочих еще остались возражения против капиталистической промышленности, пусть они их выдвигают, но по ту сторону баррикады, то есть за заводскими воротами. Никаких забастовок, никаких захватов предприятий — это методы устарелые и противозаконные; единственное, что мы признаем, это отказ от работы. Спрашивается, как поступит в таком случае капиталист? Не вставать же ему самому к станку или на конвейер! В условиях свободного рынка он будет вынужден с нерентабельным предприятием расстаться. Число продающихся предприятий, таким образом, будет постоянно возрастать, а стоимость их головокружительно падать, пока не докатится до нуля. Раз никто не работает, у всех в кармане ноль, ровно столько, сколько стоят предприятия. Значит, заводы станут коллективной собственностью, наступит коммунизм — так или не так?
Вот дьявольщина! Если это не парадокс, то чертовски интересный экскурс в политическую экономию. Мэри считает, что все это бред, специально придуманный, чтобы заморочить голову такому старому балбесу, как я. Но как бы то ни было, ребята, это верный симптом того, что дьявольский вирус политики, этой холеры, порожденной старой Европой, не щадит никого, жертвой ее стал и мужественный промышленник. Вашему старику Джо тоже приходится все время быть начеку.
— Ну что ты там застряла, Мэри? Нельзя же быть такой ксенофобкой[13] и шовинисткой! Какого черта ты не пьешь этот нектар, сервированный в виде успокоительной ванны?!
— Потому что это синтетический фильтрат пролетарской мочи! — отвечает мне эта психопатка.
Может, она шутит, старая ведьма, а может, из пролетарской мочи и впрямь можно гнать виски — почему бы и нет, если из пролетариев, по новой технологии, выжимают столько разных соков.
Праздников здесь множество; видимо, так нужно, чтобы отвлекать внимание пролетариата от голода. По слухам, распространяемым правительством, вину за нехватки следует отнести за счет таинственных и коварных спекулянтов, естественно, еврейской национальности.
На площади святого Петра — Те Deum при огромном стечении благодарного народа; женское революционное движение отмечает радостное событие: стало известно, что по новой конституции брак, в первую очередь гражданский, нерасторжим. Среди многих других благодетельных результатов революции есть и этот.
— Какая мерзость! — воскликнула эмансипированная Мэри при виде величественного зрелища многотысячной толпы женщин с детьми, благословляемых капелланом и размахивающих недвусмысленным фаллическим символом — толстыми свечами.
Мне удалось приблизиться к одной из представительниц массовой женской организации «Союз замужних оплодотворенных итальянок» и спросить у нее, что дала буржуазная революция женщине.
— Она вернула семье мир и покой. Теперь муж видит в своей жене лишь ту, кто она есть на самом деле: женщину.
— Хорошо. Но мне хотелось бы узнать какие-нибудь конкретные факты.
— Противозачаточная пилюля, как и все прочие непотребные средства для предупреждения беременности и снижения рождаемости, начиная от мазей и кончая презервативами, отменена.
Произнося столь неприличные слова, толстуха зарделась как маков цвет, погладила по головкам своих девятерых деток и продолжала:
— Скоро с улиц исчезнут проститутки. Никто не будет приставать к нашим мужчинам, когда они возвращаются из траттории, из бара или из кино, где они проводят все вечера, покуда мы охраняем домашний очаг.
— Что же вы собираетесь предпринять, синьора?
— Мы добьемся, чтобы снова открыли публичные дома и чтобы ведали ими сутенерские концерны — полноправные акционерные общества, где каждый «дружок» сможет без лишних разговоров получать причитающиеся ему дивиденды. Это обеспечит заметный подъем морали и нравственности; резко
