Через день грянули такие морозы, что прежние холода показались парижанам едва ли не летней прохладой.
В домах замерзало вино, Сена покрылась толстым слоем льда. Люди перестали пользоваться мостами и пешком перебирались с одного берега на другой. Впрочем, дома покидали только ради поиска дров.
Улицы опустели: казалось, жители столицы погрузились в долгую зимнюю спячку. А у кого не было крыши над головой… их закоченевшие тела лежали на улицах, и никто их не подбирал.
В это утро Луи велел Никола подстричь ему бородку, и сейчас он сидел перед разложенными на столе баночками с кремами, гребнями и щетками.
Внезапно в дверь постучали, и Никола, отложив ножницы, отправился открывать. За дверью стоял офицер в гвардейской форме, прямой, с усами, закрученными еще более лихо, чем у Гофреди, впрочем, сейчас усы покрылись инеем, а потому, несмотря на хищную улыбку, тяжелую испанскую шпагу и высоченные, до середины бедра, сапоги, гвардеец выглядел скорее смешным, нежели грозным.
— Я пришел к шевалье де Мерси, — заявил он Никола. Голос гвардейца звучал как удар кнута. Он не просил, он приказывал.
Услышав его голос, Фронсак, как был, в рубашке, держа в руках бритву, вышел к гостю.
— Господин де Баац! — удивленно воскликнул он, узнав фанфарона. — Какая приятная неожиданность! Входите скорее!
Действительно, это был гвардейский офицер из Лувра, тот самый, что некогда вызвался передать письмо Мазарини. Щелкнув каблуками, офицер поклонился, и шпоры его задорно зазвенели.
— Я на службе, шевалье. Его преосвященство желает видеть вас немедленно, и мне поручено сопровождать вас и охранять.
— Черт возьми! В такой холод! Но по крайней мере, могу я завершить свой туалет? Надеюсь, тем временем вы не откажетесь разделить со мной завтрак?
Де Баац бросил жадный взор на накрытый стол и, дернув себя за ус, решительно ответил:
— Разумеется, если вы настаиваете, сударь. Я не хотел вам мешать… но, конечно, жаль, если все эти вкусные вещи испортятся.
И, долее не раздумывая, он устремился к столу и, усевшись, принялся уничтожать все, до чего мог дотянуться.
Луи вернулся в спальню, испытывая легкое беспокойство.
Стоило ли предлагать офицеру разделить с ним завтрак?
Завершив туалет, Фронсак вышел в комнату, служившую ему столовой и гостиной, и убедился, что совершил ошибку: офицер прикончил и мясо и хлеб и выглядел довольным и сытым.
— Если у вас найдется немного вина, чтобы запить… то я, сударь, не откажусь, — произнес офицер.
Луи решил, что сегодняшнее утро послужит для него уроком. Нельзя из простой вежливости приглашать за стол гвардейцев или мушкетеров, ибо и те и другие справедливо снискали репутацию обжор и наглецов.
Вздохнув, он сделал знак Никола, с изумлением взиравшему, как заботливо приготовленный им завтрак исчезает в утробе прожорливого офицера.
— Никола, открой бутылку бургундского для нашего друга. А потом отправляйся в «Толстуху-монахиню» и прикажи седлать моего коня. Мы скоро придем.
Он сел за стол и остатками варенья, которыми пренебрег гвардеец, намазал тартинку.
Опорожнив бутылку и оглядевшись в поисках второй, де Баац убедился, что вина больше нет, и заявил, глядя на Луи:
— Господин Фронсак, решительно вы мне нравитесь. Вы щедры и великодушны, к тому же, я слышал, вы не слишком ладили с покойным кардиналом. Говорят, вы преданы монсеньору Мазарини, а я его должник, ибо он только что предложил королю призвать ко двору господина де Тревиля. А Тревиль, да будет вам известно, мой друг. С его помощью я надеюсь через год или два покинуть гвардию и вступить в полк мушкетеров. Так вот, я предлагаю вам свою дружбу.
Поставив стакан на стол, он протянул руку и, схватив ладонь Луи, долго жал ее, хотя владелец ладони удовольствовался бы менее чувствительным рукопожатием.
Луи подозревал, что Мазарини захочет приблизить к себе Тревиля и его друзей, тех, кто скомпрометировали себя в неудачной попытке устранить Ришелье. Король ценил этих дворян, а значит, они могли стать опорой и для не успевшего обзавестись друзьями сицилийца. Поэтому кардиналу ничего не стоило убедить Людовика XIII даровать им прощение, призвать ко двору и вернуть прежние должности.
— Теперь, когда вы насытились, шевалье, вперед! Время не ждет! — воскликнул де Баац, поднимаясь.
Царапая — к великому неудовольствию Луи — шпорами натертый воском дубовый паркет, гасконец направился к двери, а Луи принялся старательно завязывать черные ленты.
Наконец, они вышли из квартиры. Намереваясь встретить холод во всеоружии, Луи набросил на плечи шерстяной плащ и надвинул на уши фетровую шляпу.
— Вы забыли вашу шпагу… — заметил гвардеец, стоя у подножия лестницы и оглядывая Фронсака.
— Сожалею, сударь, но у меня ее нет. Разве никто никогда не говорил вам, что перо гораздо опаснее шпаги?
Озадаченный офицер на мгновение застыл, после чего, назидательно подняв палец, произнес:
— Поверьте мне, не всегда. Впрочем, дело ваше. Лошади ждали внизу, конь Луи рядом с конем гвардейца.
Державший поводья Никола стучал зубами от холода.
Повернув в сторону Лувра, гвардеец и молодой нотариус несколько минут ехали рядом молча. Собственно, путь их лежал в Пале-Кардиналь, как уточнил де Баац.
— И все же выходить без шпаги… — наконец пробормотал он.
— Вы знакомы с господином Шапленом? — спросил у него Луи.
— Кто ж его не знает! Это ведь он одевается как старьевщик?
Луи улыбнулся:
— Совершенно верно. А вы знаете, что ему пожаловано дворянство? — И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Став дворянином, Шаплен вооружился шпагой и решил с ней не расставаться. И вот кто-то из друзей устремляется к нему с радостным криком: «Слава Богу, наконец-то ты носишь шпагу! Я только что поссорился с одним субъектом, мне предстоит дуэль, и ты будешь моим секундантом. Мне нужна твоя помощь, наши соперники очень грозные, так что наверняка кого-нибудь из нас убьют!» В ужасе Шаплен отказался, позорно бежал, и с тех пор, дабы чувствовать себя спокойно, он никогда не берет с собой оружия. Я тоже не имею никакого желания быть убитым на какой-нибудь дурацкой дуэли.
Повисло тяжелое молчание. Де Баац счел своего спутника трусом, а Луи тем временем продолжал:
— Я не нуждаюсь в шпаге, сударь. Король лично пожало вал мне дворянский титул. Ему известна моя доблесть, и мне этого достаточно. И я никому не собираюсь доказывать свою храбрость или же хвастаться ею, как ярмарочный фигляр.
На протяжении оставшегося пути Шарль де Баац искоса бросал на молодого человека снисходительные взоры; до самого Пале-Кардиналь никто из них не проронил ни слова. Прибыв на место, они оставили коней в кордегардии, и гвардейский офицер, храня презрительное молчание, повел Луи по лабиринту комнат и анфилад, галерей и лестниц — и широких, и совсем узеньких.
Неожиданно он остановился и постучал в ближайшую дверь.
— Это бывший рабочий кабинет его преосвященства, — уточнил гасконец негромко и почтительно, словно грозный кардинал по-прежнему работал в этой комнате.
Услышав разрешение войти, де Баац пропустил Луи внутрь и закрыл за ним дверь.
Пять человек, находившихся в комнате, вели оживленную беседу; заметив Луи, они немедленно замолчали.
Луи сразу узнал Мазарини. Министр сидел на высоком, обитом красным бархатом стуле, и, как показалось Луи, за то время, которое они не виделись, совсем не изменился. Кардиналу не так давно исполнилось сорок, но его гладкое лицо с высоким, в залысинах лбом и несколькими морщинками в уголках темных глаз, над которыми чернели густые брови, выглядело на удивление молодым. Холеные короткие усики и короткая квадратная бородка придавали ему вид щегольской и благодушный. Сейчас, однако, Мазарини выглядел крайне озабоченным.
За спиной министра стоял друг Луи Гастон де Тийи, он знаком приветствовал его, но Луи даже не заметил этого, с ужасом узнав человека, сидящего на табурете рядом с Мазарини. Он невольно подался назад: это был Рошфор, исполнитель самых гнусных поручений Ришелье!
Весь в черном, увешанный оружием, необходимым в его профессии убийцы, Рошфор смотрел на Фронсака ледяным взором, лишенным всякого выражения.
Старательно избегая взгляда Рошфора, Луи с поклоном приветствовал Исаака Лафема, четвертого участника собрания. Пятого его участника он видел впервые. Одетый в черный костюм, какие носят простые горожане, он сидел в обитом бархатом кресле, гораздо более удобном, нежели стул Мазарини.
— Шевалье, — церемонно произнес Мазарини, именуя Луи его дворянским титулом, — полагаю, некоторые из собравшихся могут быть вам не знакомы. Я имею в виду господина Лафема и господина Летелье.
И Мазарини указал на названных им важных особ. Луи не знал, кто такой Летелье, однако итальянец не замедлил разъяснить:
— Господин Летелье является военным интендантом нашей армии в Пьемонте. Я познакомился с ним в прошлом году и имел возможность оценить его способности. Мне нужна его помощь и его знания — как в юриспруденции, так и в организации полицейского дела. Я вызвал его в Париж, однако об этом пока никто не должен знать. И вас я также попрошу хранить молчание.
Сорокалетний Летелье родился в семье, принадлежавшей к дворянству мантии.[43] Став прокурором в Шатле, он работал под началом Лафема, затем перешел докладчиком в Государственный совет. Канцлер Сегье заметил его и отправил в Нормандию на подавление восстания босоногих. Задача непростая, но Летелье справился с ней самыми жестокими методами, призвав на помощь Жана де Гассиона.[44]
Успех Летелье получил достойную оценку, и его назначили интендантом в итальянскую армию.
Являясь полномочным представителем королевской власти, военный интендант осуществлял надзор и контроль по линии полицейского ведомства, отправления правосудия и организации подвоза продовольствия.
Летелье отлично зарекомендовал себя на новом посту. В 1641 году, находясь в Пьемонте в составе посольства, направленного к принцу Савойскому,
