Горы! Докличьтесь Кери поскорей -
Пусть он разнимет богатырей!
Не тут-то было! Родные – муж и сын – мольбе ее не вняли, а горы и подавно.
Не знает Хандут-хатун, как ей быть. Руки заламывает, волосы рвет на себе и снова взывает:
Ветер крылатый, лети
И нашепчи Кери:
'Бой роковой прекрати,
Сына с отцом примири!'
Тут Мгер, шумно дыша, повалил отца и коленом его прижал.
– Эй, эй, молодец, легче! – вскричал Давид. – Этак ты меня убьешь. А что ты скажешь моему удалому сыну?
– Кто твой сын?
– Мгер. У него на правой руке золотое запястье.
– Вот тебе раз! – воскликнул Мгер. – Чтоб у меня отсохла рука! Я же чуть отца не убил!..
Тут он заплакал, припал к стопам отца, поцеловал ему руку.
– Прости, отец! – молвил он.
Давид был уязвлен и гнев свой сдержать не мог.
– Мгер! – сказал он. – Ты вступил со мною в единоборство, ты меня повалил, ты меня опозорил. Молю праведного Бога, чтобы ты был бессмертен, но и бездетен.
Как услыхал Мгер отцово проклятье, в тот же миг вскочил на коня и поскакал в Капуткох.
Дорогой в ушах его звучали слова отца: «…чтобы ты был бессмертен, но и бездетен».
В Капуткохе Мгер созвал сорок неженатых юношей, сорок молодых девушек, сел с ними за стол и, чтобы заглушить отцово проклятье, упился сорокалетним гранатным вином.
Давид, Хандут и девушка прибыли в Сасун. Давид был весь в крови.
– Хандут! – сказал он. – Нагрей воды, я хочу вымыться. Разделся Давид, в корыто большое влез.
Посмотрела Хандут на правое его плечо, видит: Ратный крест стал черный, как сажа.
Ахнула Хандут-хатун и горько заплакала.
– Ты что, Хандут? – спросил ее муж.
– Давид! – сказала она. – Ратный крест у тебя на плече стал черный, как сажа.
И тут вспомнил Давид клятву, что дал он Чымшкик-султан, и ударил себя рукой, по лбу.
– Ах! – простонал он. – Я клятвопреступник! Вот почему Мгер меня и осилил. Я поклялся ей, что вернусь через семь дней, а прошло семь лет!
– Не уезжай, Давид! – молвила Хандут-хатун. – Счастье тебе изменило.
Ты преступил клятву и утратил былую силу. Сражаться ты больше не можешь.
– Нет, – молвил Давид, – мое слово крепко. Я еду.
Взял Давид меч-молнию, сел на Конька Джалали, поехал в Хлат, коня перед самым дворцом осадил.
Высунулась в окно Чымшкик-султан.
– Давид! – сказала она. – Ты дал мне клятву воротиться через семь дней, а прошло уже семь лет. Я так и не вышла замуж – все тебя жду.
– Я забыл свою клятву, – признался Давид. – А нынче вспомнил и вот, как видишь, приехал. Выходи – сразимся.
– Дай мне час времени, – сказала Чымшкик-султан. – Я только надену доспехи, вооружусь и выйду к тебе.
Давид привязал коня у ворот:
– Конь мой пусть побудет здесь, а я пока что пойду в реке искупаюсь.
Разделся Давид ,и вошел в реку.
Берег зарос густым камышом. Дочь Чымшкик-султан спряталась в камыше. Прицелилась она, тетиву натянула и пустила стрелу. Полетела ядовитая стрела, вонзилась Давиду в спину, сердце пробила и вышла через грудь.
Взревел Давид, как семьдесят буйволов. Рев его долетел до Сасуна.
– Ой, горе, горе! – воскликнул Кери-Торос. – Погиб Давид, осиротело наше Сасунское царство!
Тут Горлан Оган как крикнет:
– Дави-и-ид!.. Не бойся! Мы на помощь к тебе идем!
Сели на коней Кери-Торос, Горлан Оган, Чинчхапорик, Хор-Манук, Хор-Гусан и помчались к реке Хлат.
– Давид, мальчик ты мой! Кто пустил в тебя стрелу? – опросил Кери-Торос.
– Не знаю. Кто-то из камыша, – отвечал Давид.
Пошли сасунцы в камыш, долго искали, наконец увидели пригожую девушку, лежавшую на спине. Ее так напугал рев Давида, что она умерла от страха.
То была дочь Чымшкик-султан от Давида. Когда Давид про это узнал, то сказал:
– Это мое семя. Я нарушил клятву, и семя мое меня погубило.
Произнес эти слова Давид – и скончался. Приказал долго жить.
Конек Джалали взбесился. Вскочил на дыбы, оборвал привязь и поскакал. И сколько прохожих ни встречал он на своем пути, всех топтал копытами; сколько лошадей и другого скота ни встречал, всех топтал, убивал. Вихрем прилетел он в Сасун и остановился у дворца Хандут.
Вышла Хандут, смотрит – конь прискакал, а хозяина нет.
…Кери-Торос сказал:
– Давайте посадим Давида в седло, привяжем к коню, чтобы не упал, и двинемся в Сасун джигитуя, с песней на устах – может статься, Хандут не догадается, что