просто все ему подражают? Даже хрома нигде нет. Что за люди?! Армия рыцарей-джедаев.
Передняя пассажирская дверь распахнулась. Елена нырнула внутрь. Богушек сам сидел за баранкой, – он всегда все схватывал просто на лету:
– Здравствуй, пани Еленочка. – Он так всегда ее называл, с первого дня. – Как чувствуешь себя?
– Ужасно.
– Понимаю. Выглядишь соответственно.
– Ага, – усмехнулась Елена. – Ты, как всегда, до умопомрачения галантен. Я хотела сказать тебе спасибо, пан Гонта. Если бы не ты... И все такое прочее. Правда, – Елена дотронулась кончиками пальцев до его руки, расслабленно лежащей на подлокотнике водительского кресла. – Спасибо тебе, дружочек.
– Это моя работа, – Богушек вздохнул и посмотрел на Елену. – Работа у меня такая, пани Еленочка. Так что все в цвет. Я думал, ты меня ругать станешь.
– Ничего ты такого не думал, пан Гонта, – Елена улыбнулась. – Ты все правильно сделал.
– Так а как же иначе. Ты спрашивай, пани Еленочка, не стесняйся. Я отвечу. Насчёт Горалека, да?
Елена посмотрела и на Богушека и медленно кивнула. Гонта не отвел взгляд, только промелькнуло что- то такое у него в глазах.
– Я его загасил, – просто и буднично сказал Богушек и закурил. – Он по-любому был уже не жилец, инфаркт или инсульт с ним приключился от того, как Дракон на него посмотрел, не знаю. Да и неинтересно мне это. Не он первый, не он последний. Только не это важно, пани Еленочка. Есть вещи, которые нужно делать. Я тебе скажу, потому что тебе следует это знать. У нас дела очень серьезные. Такие серьезные, в которых ну никак нельзя пузыря пустить. Ты же понимаешь – такие слова о Драконе и его женщине, – ах, да что ты дергаешься! – в эфир пробакланить и потом по земле гулять, как ни в чем не бывало?! Не бывает такого. Из-за такого может все дело полететь. Если бы этотгаденыш... Если бы с тобой что случилось? Что тогда? Что скажут люди? Что и Дракона можно достать, если захотеть? Мы такого никогда не допустим. И не говори мне – юстиция да полиция. Ты пойми, пани Еленочка. В тех небесах, где Дракон кружит, другой меры нет. Только смерть. Потому что только жизнь по-настоящему чего-нибудь стоит. И все должны знать: порядок незыблем и нерушим. Свои, в первую очередь, должны видеть – мы нигде не прогибаемся. И никому нас не прогнуть. Даже случайно. Моя работа – это безопасность Дракона, твоя безопасность, – во всех смыслах, понимаешь? И я свою работу люблю и хорошо ее делаю. За это я к Дракону в самый близкий круг допущен. Он для меня всё. И не стоит меня благодарить. Так вот.
Богушек вздохнул и затянулся дымом. Елена молчала и смотрела на Гонту. Ее всегда до глубины души поражало удивительное внутреннее сходство преступников и полицейских – особенно очень хороших полицейских. Она никогда не могла проникнуть в причину этого сходства. Тот же жаргон, те же повадки. Даже машины им нравятся одинаковые. Она помнила, на каких машинах носились по Праге бандиты, пока Дракон не сожрал их всех. Но где-то существовала некая едва уловимая грань, делавшая одних – преступниками, волками, а других – волкодавами. И Гонта был, несомненно, волкодав. Волкодав экстра- класса.
И Майзель был из той же породы. Только мутант. Елене снова сделалось не по себе.
– Какой же это ужас, пан Гонта.
– Что выросло, то выросло, как Дракон говорит.
– Он на самом деле не приказывал тебе слушать меня?
– Ему не надо ничего мне приказывать, – усмехнулся Богушек. – Я его мысли безо всяких приказов читаю. Он на тебя вроде как обиделся и сказал что-то в таком духе. Но я-то знаю: милые бранятся – только тешатся. А случись с тобой что, кто виноват будет? Гонта недосмотрел. Так что приказывал он мне или нет, не имеет ровным счетом никакого значения. Я же говорю, я свое дело люблю и знаю.
– Спасибо тебе, Гонта, – голос Елены предательски дрогнул. – Спасибо, дорогой. Я знаю, ты не меня спасал, ты его спасал.
– Его. Тебя. Вас, – Гонта посмотрел на Елену в упор. – Ты знаешь, кем я был, когда он меня взял к себе?
– Догадываюсь. Наверняка коррумпированным полицейским, – Елена вздохнула. – При чем тут сейчас...
– Нет, – оборвал ее Богушек. – Коррумпированный полицейский. – Он помолчал угрюмо, подвигал челюстью, словно пробуя эти слова на вкус. – И как у вас, интеллигентов, язык-то так выворачивается?! Я был мент продажный, пани Еленочка. Ты, пани Еленочка, и вообразить-то себе не можешь, что это. Я был хуже, чем мертвец. Я семью свою по потолку гонял. Я пил, как... Господи Иисусе, как я пил. Я себя ненавидел. Я ненавидел все вокруг. Эту страну. Эту жизнь. Все, понимаешь?! А потом пришел Дракон и сказал: я тебя проглочу и выплюну новым человеком. Ты снова будешь любить жизнь. Ты будешь гордиться своей жизнью и тем, что ты делаешь. И твои девочки будут любить тебя, как прежде. И стало так, пани Еленочка. Понимаешь?!
– Понимаю.
– Нет. Пока нет. Не понимаешь пока. Я тебе скажу. Ты потом поймешь. Может быть. Ты – это он, а он – это ты. Очень просто, пани Еленочка.
– Скажи мне еще одну вещь, пан Гонта. Зачем он сделал это с Машуковым?
– С кем? А... Это не он. Это я.
– Ну разумеется.
– Ты же такая умная, пани Еленочка, – Богушек посмотрел на нее искоса, усмехнулся. – Я же тебе сказал, что он мне никогда ничего не приказывает. Не нужно мне это. У меня дочка младшая на годок старше, чем ты тогда была. Я тоже спросил было – зачем? А он мне напомнил.
– О Господи, пан Гонта. Господи... Ладно. Хорошо. Ты – отец. Я могу это понять. Но – он?! Он даже в лицо меня наверняка еще не видел тогда?!
– Видел, – безжалостно сказал Богушек.
– Но почему?!
– Потому что он за всех людей все чувствует, – глухо проговорил Гонта. – Понимаешь, пани Еленочка? Все, все чувствует, и за всех сразу. Когда же ты это поймешь, наконец?! И хватит бегать уже от него, Христа ради, он же не пацан, ему же жить надо, да и тебе не шестнадцать.
– Я не от него бегаю, пан Гонта. Я от себя бегу.
– Да знаю я, – Гонта, словно решившись на что-то, погасил сигарету и посмотрел на Елену: – Только зря ты это. Пора мне, пани Еленочка. Хозяйство мое ментовское заботы требует.
– Да... Да, конечно. До встречи, пан Гонта, – Елена улыбнулась прыгающими губами и вышла из машины.
Богушек развернулся и, рявкнув на прощание сиреной, подбросившей в воздух стаю голубей, мирно пасшихся на площади, умчался.
Елена поняла, что идти никуда не сможет. Усевшись обратно к себе в машину, она положила руки на руль, уронила на них голову и громко, в голос разрыдалась. Она что-то подозрительно часто стала плакать последнее время. Старею, подумала Елена. Но ей стало легче.
Посидев минут пятнадцать и окончательно успокоившись, Елена, как могла, убрала с лица последствия разговора с Богушеком. И поняла вдруг, куда поедет сейчас.
ПРАГА, ЮЗЕФОВ. МАРТ
Она оставила «машинчика» на Майзловой уличке, возле Жидовске Раднице [66] , и дальше пошла пешком. У входа на кладбище стоял полицейский автомобиль. Елена замедлила шаг. Боковое стекло опустилось, и полицейский сказал:
– Сегодня закрыто, милая пани.
– Мне... Мне очень нужно туда, – Елена перевела потерянный взгляд с ворот кладбища на полицейского. – Пожалуйста.
– Нельзя, милая пани, – полицейский вздохнул. – Порядок есть порядок.
– Я не туристка. Я могу показать документы.
– Нельзя.
– Пожалуйста, – голос Елены окреп, она шагнула к машине и положила руку на локоть полицейского. – Пожалуйста, офицер.
Он посмотрел на нее, нахмурился и, убрав руку, открыл дверцу. Елена отступила на шаг, и полицейский
