– Не бей его, – сдавленно сказала Елена, держась за горло обеими руками. – Он все знает. Не бей его. Он не виноват.
– Я виноват.
– И ты не виноват... Она жива.
– Что?!
– Сонечка. Сонечка жива. Я чувствую.
– Елена!
– Я чувствую, – упрямо повторила Елена. – Она как моя доченька, я ее чувствую.
Ее вдруг затошнило. Ей часто становилось нехорошо последние две недели, и Елена никак не могла понять причину. И поясница побаливала как-то странно. Ей не хотелось, чтобы сейчас, когда такое творится, Майзель отвлекался на ее «бабскую хандру», как она сама про себя это называла, считая, что все болезни – от нервов, а уж сейчас-то – тем более. Вот только не тошнило ее никогда так сильно. Этого еще не хватало, сердито подумала Елена.
– Гонта. Найди ее. И если с ней...
– Прекрати его бить! – заорала Елена. – Прекрати немедленно, это же твой собственный глаз!
– Я себе сейчас оба глаза достану. Работай, Гонта, – он выключил связь.
– Прекрати, – прошептала Елена. – Это война... Ты же сам говорил.
– Так не воюют.
– Так воюют подонки.
– Почему?
– Ты как будто не знаешь. Достать побольнее. Сделать больно-пребольно. Так больно, чтобы сорвался, взбесился, начал ломать все вокруг. Чтобы наделал ошибок, которых потом не исправить. Есть логика, есть. Это только кажется, будто её нет.
– Он мне не нужен. Пусть уходит, пусть живет где-нибудь. Мне все равно. Было все равно.
– Он не может жить иначе. Только так. Это власть. Ты не можешь не знать этого.
– Я знаю. Но ему конец.
– Пока конец не наступил, он не наступил. И он будет до последнего цепляться. До последнего. И ты бы на его месте вёл бы себя точно так же.
Майзель посмотрел на Елену. И усмехнулся:
– Наверное. Раньше, – но не теперь. Это у него никого нет. Это ему никто не нужен. А у меня есть ты.
– Плюс ко всему.
– Нет. Не плюс. Равно.
Елена смотрела на него. Ты произнесешь это слово когда-нибудь, ты, чудовище, говорящая ящерица, подумала она с тоской. Нет. Сейчас точно не скажешь. И вздохнула:
– Делай что-нибудь. Не сиди.
– А ты?
– Я тоже буду что-нибудь делать. Поеду к себе в госпиталь. Тебе нужно побыть одному.
– Все ты знаешь.
– Знаю, – Елена притянула к себе его голову, поцеловала в лоб. – Я все знаю, Дракон. Я уже старая женщина, мне тридцать шесть, дорогой, так что я уже все давным-давно знаю.
Она отстранилась и направилась к дверям. И вышла.
МИНСК, 18 МАЯ. ВЕЧЕР
Павел решил, что в городские больницы не поедет – эти суки же, если найдут, не остановятся, подумал он. Страха у Жуковича не было, – только ярость и четкое ощущение, что надо делать и как.
Вокруг останков «ешки» уже было полно людей. «Скорой» еще и не пахло.
Осторожно, чтобы не растрясти девочку, Павел выехал на проспект, потом съехал на МКАД и дальше, на Степянку, в десяти километрах от города – там была маленькая аккуратная больничка, куда они с Андреем разок заезжали по каким-то делам.
Он был на месте через полчаса. Заспанная медичка вышла на стук, выслушав его сбивчивый рассказ, крикнула в глубину здания, что нужны носилки, посмотрела на Павла:
– Ты ее сбил, что ли?
– Да, – кивнул Павел, поняв – эта версия хороша хотя бы тем, что путает следы. – Я щас сам в милицию позвоню, вы это, давайте ее, скорей!
Он отвернулся, достал телефон, нашел в записной книжке номер одного из ментов, из тех, что работали с Корабельщиковым, набрал:
– Ну, давай, снимай трубу, бля, быстрей!
– Да.
– Степаныч. Это Павел. От Андреича.
– Чего такое?
– Приезжай срочно в Степянку, в больницу.
– В чем дело?!
– Приезжай, бля, быстро, не пизди дохуя!!! – заорал Жукович.
Мент был много старше Павла, и имел, кажется, погоны с двумя просветами, но Павлу на это было сейчас наплевать. На той стороне этот крик, кажется, поняли правильно:
– Не ори, еду уже, – мент отключился.
Павел кинулся в больницу:
– Ну?!
– Противошоковый сделали, сейчас осмотрим. Вроде видимых повреждений нет, нужно рентген...
– Давайте, делайте все, – Павел выгреб из кармана кошелек, достал оттуда две стотысячные купюры, кинул на стол. – Все делайте, чего надо, у меня еще деньги есть!
Врачиха, поколебавшись, сгребла бумажки:
– Иди, погуляй пока. В милицию-то позвонил?
– Позвонил. Приедут сейчас.
Он стоял на крыльце и курил сигарету за сигаретой. На дороге, подпрыгивая на выбоинах, заметались огни подъезжающей машины. БМВ мента остановилась у крыльца, он выскочил из машины, подлетел к Павлу:
– Жива?!
– Ты знаешь?!
– Знаю. Уже знаю. Жива, спрашиваю?!
– Да.
– Сейчас. – Он достал телефон, быстро набрал Богушека. – Пан Гонта? Ваковский. Жива девочка, все как бы в порядке, в безопасности, я на месте, в цвет, подробности позже, – и, нажав кнопку отбоя, снова повернулся к Павлу. – Молодец, парень. Ты даже не знаешь, какой ты молодец.
Хлопнув Павла по спине, Ваковский нырнул в здание больницы.
Он вышел минут через десять, тоже достал сигареты, закурил, высмоктал первую в три затяжки, запалил вторую. И бросил, не докурив даже до половины. Павел смотрел на него, молчал. Ваковский, покосившись на него, снова достал телефон:
– Пан Гонта... Ваковский, – судя по тому, как быстро ответили на той стороне, звонка этого там ждали, будто... – Короче, так. Лекарств тут нету ни хуя, бабки я рассовал, в отдельную палату положили, регистрировать не станут, но есть и нюансы, понимаешь, – если что, они и отвечать не будут. Щас скажу, чего надо, – Ваковский начал называть какие-то препараты, названия которых звучали для Павла, как китайские слова. – Вроде все. А уход... – он покосился на Павла, вздохнул. – Ну, что могем, пан Гонта. Тут же у нас, сам знаешь, что делается, ни хуя хорошего, да и обстановочка... Да. Понял. До связи.
– Я щас девчонке позвоню своей, – сказал Павел. – Притащу ее сюда, и сам буду на стреме. Продукты там, фрукты, хуе-мое...
– Давай, – кивнул Ваковский. – Они приедут скоро. Завтра, наверняка. А может, и сегодня уже.
– Кто?