– Чехи.
– Да ну...
– Ты не нукай. Это, парень, такие люди, – Ваковский покачал головой. – Никогда своих не бросают. Никогда. Не то что...
– Че ж они Андреича-то... – Павел всхлипнул. – Где ж они...
– Они тоже не боги, Паша, – Ваковский достал из кармана фляжку, открутил пробку. – Помянем. Прости, Андреич, если что не так.
Он отхлебнул содержимого, чуть поморщился и протянул сосуд Жуковичу:
– Держи.
– Прощай, Андреич, – прошептал Павел. – Прощайте, Татьяна Викторовна. А барышню вытянем. Христом-Богом клянусь!
И он, сделав длинный глоток, вернул флягу Ваковскому:
– Уедешь?
– Нет. Я здесь буду. Ты езжай, Паша, бери свою девчонку и возвращайся. Пока чехи не появятся, я тут буду постоянно. Так что все в цвет.
Павел кивнул и побрел к машине.
ПРАГА, 18 МАЯ, «У ВТЕШЕЧКИ». ВЕЧЕР
Майзель сидел за столиком. И молча пил, как воду, сливовицу, на бутылке которой красовалась гордая этикетка «Сливовица 45%. Карел Втешечка – официальный поставщик Двора Его Величества». Пил, как всегда, не пьянея, ловя на себе украдкой бросаемые взгляды Карела, когда позвонила Елена.
– Я еду в Минск, – сказала она спокойно.
– Ты сошла с ума, – так же спокойно возразил Майзель.
– Я должна их спасти. Сонечку. И наших ребят. Вы не можете этого сделать. Значит, должна я.
– Что происходит, Елена?
– Я не знаю. Может, в него вселился дьявол?
– Елена, мне все равно, что там с Лукашенко.
– Нет. Это не просто так, Данек. Все было сделано правильно. Или почти все. Он должен был давно поднять кверху лапки и сдаться, но этого не случилось.
– Он просто кретин.
– Нет. Есть что-то еще, и поэтому я еду туда.
– Они мертвы, Елена.
– Нет. И Сонечка жива.
Майзель увидел, как Втешечка обходит посетителей, что-то шепчет им, кивая на него, и люди, поднимаясь и тоже кидая на него озабоченные, встревоженные взгляды, выходят из погребка. Ах, Карелку, друг мой, как же ты понимаешь меня, подумал Майзель с нежностью. И сказал:
– Но ребята мертвы. Мы их не видим. Не слышим. Они ни разу не позвонили, не подали никакого знака. Их телефоны молчат.
– Вы слишком надеетесь на свою технику. Они живы, Данек. Я знаю. Может быть, это даже не Лукашенко. Кто-то другой, кто вмешался в игру и хочет провести свою партию. Я не знаю. Я знаю только, что они живы. И Сонечка.
– Елена, это несерьезно. Если это так, мы сами их найдем и вытащим. Как вытаскивали всех остальных. Всегда.
– А сейчас не выходит. Не спорь. И не смей останавливать меня. Я знаю, ты готов меня не послушать. Но я клянусь, – если ты сейчас не отпустишь меня, я сделаю так, что ты больше никогда меня не увидишь. Клянусь, никогда.
– А если отпущу?
– Не торгуйся. Тебе не идет.
– Все-таки третья попытка, – он усмехнулся. – А ведь обещала.
– Это другое. Ты знаешь. Я люблю тебя, Данек.
– Елена!!!
– Теперь твоя очередь.
– Елена!!!
– Пока, дорогой. И помни, что я...
– Что ты делаешь, глупая!!! – услышала Елена истошный крик Втешечки. – Что ты творишь, ты же до самой души добралась, ты же поломаешь его!!!
– Сколько я еще должна слушать о твоих чувствах от других людей? – зло сказала Елена, но голос ее сорвался. – Ладно. Возможно, сейчас не время. Андрей, Татьяна... Я понимаю. Поговорим, когда я вернусь.
– Если с тобой...
– Я буду на связи. В скафандре. Обещаю.
– Скафандр... Чудесами надо уметь пользоваться!
– Это все, Данек. Не звони, я позвоню сама. Ты и так будешь видеть мой маячок. До встречи.
Она отключилась, – как выпала, и тут же включился Богушек:
– Задержать?!
– Нет.
– Дракон...
– Нет, я сказал!!!
Он поднял глаза на Карела, стоявшего перед ним, и Втешечка в ужасе отшатнулся: слезы, полные глаза слез.
– Делай, что можешь, и да случится, что должно. Она знает это, Гонта. Пусть едет. Просто не спускай с нее глаз.
МИНСК, 18 МАЯ. ВЕЧЕР
Павел сел в «шестерку», достал телефон и набрал номер Олеси. Девушка уже спала, – он услышал по голосу:
– Алло? Паша?!
– Ну. Ты это... Вставай, в общем. Собирайся. Я заеду за тобой сейчас.
– Что? Что случилось?
– Я приеду, расскажу. Не по телефону, поняла? Со мной все пучком.
– Ты что, в аварию...
– Не я. Я в норме, говорю же. Некогда, Олеська, давай!
– Да. Да, Пашенька, хорошо!
Когда он подъехал, она уже ждала его на крыльце общежития, ежась от холода и кутаясь в курточку. Он мигнул фарами, Олеся подбежала, открыла дверцу, забралась на сиденье. Увидев его лицо, побледнела:
– Что, Пашенька?!
– Андреича. С Татьяной. Убили.
– А-а-а... – Олеся обмякла, Павлу даже показалось, что она или упала в обморок, или сейчас упадет. Но нет, – справилась. – Ох... Как... Пашенька, как же это?!
– Это Лукадрищев, сука рваная.
– Паша...
– Что, бля, Паша?! – прошипел Жукович. – Ты ж не знаешь ничего! Ладно. Короче, барышня в больничке, надо за ней ходить, пока чехи не приедут, не заберут ее.
– Какие... какие чехи?!
– Андреич на чехов работал. Ну, не на чехов, но с чехами. Еще до этой всей заварухи. Короче, не суть. Надо за барышней, в общем. Сможешь?
– А ты?
– Ну, и я, понятно, подай-принеси-купи-съезди. Ну, я ж за барышней не могу, понимаешь, мужик же я!
