– Проехали. В цвет. Это Павел ее туда привез. Парень клад, в самом деле.
– Не спускай с них глаз, Гонта.
– Указания будут?
– Не знаю.
– Оп-паньки.
– Подождем вестей от Елены.
– Понял. До связи.
Майзель закрыл телефон и поднял глаза на монаршую чету.
– Что ты начал говорить? – нетерпеливо спросил Вацлав.
– Елена поехала туда.
– Что?!
– Ты плохо стал слышать?!
– Твою мать, чертова баба! Как ты мог ее отпустить?!
– Попробовал бы не отпустить, – усмехнулась Марина. – Сказала, небось, – не пустишь, уйду. Так, Данечку?
Майзель кивнул.
– Она к Сонечке поехала.
– Что?!
– Корабельщиковых убили.
Марина перекрестилась, Вацлав тоже:
– Что с малышкой? – спросила Марина.
– Жива. Не смертельно.
– Нельзя ее увезти?!
– Нет. В рамках спецоперации – нет. Нужен летающий госпиталь, реанимобиль. Сейчас – нет.
– Все, Вацек. Придется подождать с войной.
– Что она задумала?
– Она хочет с ним поменяться.
– Что?! Она сказала?!
– Я ее знаю, величество, – вздохнул Майзель и вдруг улыбнулся. – Я ее так знаю...
– Дальше.
– Она хочет поменять себя на Сонечку и ребят. А потом подарит ему его поганую жизнь.
– И что?!
– Не знаю. Я могу только предполагать, как она собирается строить торг.
– И?!
– И мы не тронем его. Она даст ему слово, и ни ты, ни я не посмеем ее слово нарушить.
– Ох, княгинюшка, – простонал Вацлав. – Куда ж ты полезла-то...
– Нужно успеть, пока она не дала ему слова.
– Марина! Вся операция псу под хвост!
– Значит, туда ей и дорога. Плохо, значит, думали, дорогие мои рыцари плаща и кинжала. Думайте снова.
– Вызовите сюда русского посла, – сказал Вацлав в селектор. – Иди к детям, Марина. Сейчас тут будет очень мужской разговор.
ПРАГА, 18 МАЯ, БОЛЬШОЙ КОРОЛЕВСКИЙ ДВОРЕЦ. НОЧЬ
Кондрашов вошел в королевский кабинет, сделал несколько шагов и остановился. Вацлав сидел за столом, и в кресле напротив сидел еще кто-то. Кресло развернулось, и Кондрашов увидел Майзеля, оскалившегося так, что у дипломата екнуло в кишках:
– Здравствуйте, Михаил Аркадьевич.
– Мы можем говорить по-чешски, – улыбнулся Кондрашов. Дипломат не без оснований гордился тем, что, в отличии от своего предшественника на посту чрезвычайного и полномочного, он бегло, хотя и с акцентом, изъяснялся по-чешски. Это в прежние времена можно было обходиться одним русским – и не в одной только Праге. А теперь... В животе у него снова екнуло. Он знал, что Майзель не то из Украины родом, не то из этой проклятой Белоруссии. Ему докладывали. – Его величество...
– Его Величество русским отнюдь не чужой, – медленно, без всякого акцента сказал Вацлав. – Забывать об этом, право, не стоит. И я с тобой стану говорить по-русски, чтобы ты не вертелся потом, будто плохо меня понимал. Сесть!!!
Кондрашов опустился в кресло, которое очень ловко и вовремя толкнул под него Майзель. Если бы он этого не сделал, Кондрашов сел бы на пол. Вацлав Пятый, говорящий по-русски. Это было уже слишком. Даже для карьерного дипломата со Смоленской площади. А его величество продолжил, как ни в чем не бывало:
– Ты сейчас полетишь в Москву, и утром будешь у своего президента. Меня не интересует, как ты это сделаешь. У нас очень мало времени. И если я потеряю хотя бы еще одного из своих подданных из-за вашей вонючей византийской бюрократии, я всех вас сделаю нищими сиротами. Ни жен, ни детей, ни денег. Ничего.
– Ваше Ве...
– Молчи и слушай внимательно. В этом пакете, – Вацлав приподнял брезгливо, двумя пальцами, конверт, – диск с информацией для президента. Ты отдашь это ему, пусть посмотрит и убедится, что мы не шутим. И пусть позвонит мне, как только взглянет на диск, – Вацлав показал пальцем на лежащий на столе аппарат.
– Вы позволите, Ваше Величество? – голос у Майзеля был таким вкрадчивым, что Кондрашов испугался еще больше, хотя и думал:больше – невозможно.
– Позволю.
– Михаил Аркадьевич. Прежде чем вы уедете... Вы слышите меня?
– Д-да.
– Скажите мне, голубчик. Что там есть такое у Лукашенко на вашего президента? Какой-то компромат? Триппер после бани с девочками? Гешефт? Что? Просто скажите мне. И этого не станет. Если вы правильно себя поведете.
– Послушайте, что вы себе...
– Перестаньте, – Майзель поморщился, как от зубной боли. – Вы же понимаете, что все кончилось. Игры, дипломатия, уступки, реверансы, – всё! За тех, кого держит сейчас этот подонок, мы вас всех уничтожим. Вам рано или поздно всем придется бежать от своего народа. Но если вы с нами не договоритесь, то в Шанхае, где вам придется прятаться, у вас не будет денег даже на проституток. А если договоритесь... Мы и вас тоже вытащим. Хотя, видит Бог, немного еще на свете людей, заслуживающих этого меньше, чем вы. Может быть, увидев пропасть у ног, вы что-нибудь, наконец, поймете. Слышите, Михаил Аркадьевич?
– Я ничего не знаю об этом. Ничего, – Кондрашов проглотил комок кислой слюны и глухо добавил: – Клянусь.
– Откуда ему знать, Данек. Он не может ничего знать, – Вацлав посмотрел на Кондрашова. – Тебя сейчас отвезут к самолету.
– Я могу...
– Не можешь. Твоя семья останется здесь, чтобы ты не наделал глупостей со страху. Даю слово, что с ними все будет хорошо. Но помни: ты функция, – усмехнулся Вацлав. – И если ты не впишешься в мое уравнение, я тебя сотру.
Кондрашов съежился под его взглядом:
– Зачем вы делаете это со мной, Ваше Величество? Наверняка у вас есть свои люди возле президента...
– Мои люди нужны мне, – Вацлав сделал ударение на «мне». – Я не собираюсь отдавать их вам. Мои люди – мои сокровища. Это у вас офицеры с семьями и детьми живут годами в палатках, продуваемых всеми ветрами насквозь. Это вы годами воюете с собственным народом. Это вы вечно устилаете трупами лучших солдат дороги своих трескучих побед. Это у вас – с той самой войны – лежат по полям и лесам не укрытые
