устал.
– А ты?
– Я тоже. Но это другое.
Вацлав вдруг шагнул к нему, схватил за шею чуть пониже затылка и, потянув к себе изо всех сил, рявкнул:
– Не смей распускаться, жидовская морда. Мы их вытащим. Всех. И Елену, и малышку, и остальных. Клянусь. Жизнью клянусь, детьми моими клянусь. Понял?! Не смей распускаться, Дракон!
ПРАГА, 19 МАЯ. УТРО
По мере доклада офицера разведки, подкрепляемого репликами Майзеля, король наливался свинцовым бешенством. И, наконец, не выдержав, прорычал:
– Это на редкость идиотская схема. Просто потрясающе дебильная. В ней столько дыр, что это просто смешно.
– Это чучмекская схема, величество, – вздохнул Майзель. – Что выросло, то выросло.
– Нельзя недооценивать врага. Это хуже, чем преступление. Это ошибка.
– Не стоит его переоценивать. У них было очень мало времени. Очень мало. Но самое слабое место в этой схеме, – знаешь, какое?
– Ну?
– Елена. И то, что мы, благодаря ей, знаем теперь эту схему. Если бы она нас не вывела на нее, мы бы продолжали шарить под фонарем, и идиотами выглядели бы вовсе не они, а мы.
– Хм-м. В твоих словах есть некая мысль. И эта мысль не так уж и глупа, как может показаться на первый взгляд, – Вацлав задумчиво поскреб ногтем большого пальца гладко выбритый подбородок. – Дальше.
– Дальше схема замыкается на этого Садыкова.
– Так возьмите и...
– Подожди, величество. Нам нужно понять, как они собираются втянуть русских в это дерьмо. Это нам по-прежнему неясно. А Садыкова нельзя сейчас трогать. Пусть Елена сначала поговорит с Лукашенко.
– А при чем тут дети?
– И это неясно. Так что схема вовсе не такая уж и дебильная. Особенно если учесть, что, кроме военной составляющей, есть еще и религиозно-идеологическая. Если мы не сможем спасти детей, мы потерпим очень чувствительное идеологическое поражение. Даже если военная операция будет успешной.
– Или они уже убили их. Чтобы мы потерпели поражение при любом исходе.
– Нет. Они не могли не оставить себе дороги к отступлению.
– А Лукашенко?
– Его, скажем так, не полностью информировали. А Садыков ведет двойную игру. Для русского президента он симулирует ограниченный контроль над Лукашенко, на самом деле подводя ситуацию к той цели, которую преследуют чучмеки. Его нельзя пока трогать. Пусть они думают, что все идет по плану.
– Дальше.
– Давай я обрисую то, что мы накопали, Елене, чтобы она могла убедить Лукашенко – Садыков водит его за нос, ставит между нами и русскими. Он хитрый и живучий. Захочет жить – поверит. А он захочет.
– Ну, ясно. Мне, как всегда, самое трудное достается. С русским президентом договариваться. И с Пинчуком.
– Судьба такая, величество. Ты король или где?
СТЕПЯНКА, 19 МАЯ. УТРО
Елена, ощутив легкое покалывание вибровызова телефона, раскрыла аппарат и резко села на кровати:
– Томанова.
– Здравствуй, жизнь моя. Разбудил?
– Почти.
– Как Сонечка?
– Стабильно. Много обезболивающих, но она не спит. Температура повышенная, правда, не сильно. Я не знаю, почему, врач тоже не может ничего сказать. Спрашивает, когда ты прилетишь.
– Скоро. Дайте ей снотворное.
– Нельзя. Здесь нет никакой аппаратуры, мы так и не в силах определить, повреждено ли что-нибудь внутри. Пусть будет, как будет. Мы делаем, что можем.
– Ладно. Я понял. Совсем немного осталось, Елена. Если ты сможешь...
– Говори, Данечку. Говори.
– Слушай, что нам известно, жизнь моя.
Она слушала его молча, даже не переспрашивая. Майзель это почувствовал:
– Тебе страшно?
– Да. Да, мне страшно.
– Я вылетаю. Прямо сейчас.
– Нет. Ты нужен там. Ты нужен королю и всем остальным. Ты не можешь так цепляться за мою юбку. Я справлюсь.
– Я знаю. И все равно. Я...
– Что?
– Нет. Ничего. Будь осторожна, жизнь моя. Помни, пожалуйста, что ты – моя жизнь, а все остальное – неважно. Слышишь?
– Слышу, Данечку. Я все сделаю. Держись.
– Держись, мой ангел, – эхом откликнулся Майзель. – Целуй Сонечку.
Елена улыбнулась и осторожно сложила телефон.
– Это дядя Даник звонил? – тихо спросила девочка.
– Да, милая, – Елена склонилась к ней и поцеловала в лоб. – Велел передать тебе привет и поцеловать. Ты никак еще не можешь уснуть?
– Нет. Я не хочу. У меня ничего не болит, ты не бойся, тетя Леночка.
Этого-то я как раз и боюсь, подумала Елена, – боюсь, потому что не понимаю. Она снова поцеловала девочку:
– Уже скоро, милая. Совсем немного осталось.
– Расскажи мне сказку, тетя Леночка, – попросила Сонечка.
– Я не умею, – жалобно улыбнулась Елена. – Это дядя Даник у нас – сказочник.
Не только рассказывать мастер, подумала Елена, но и устраивать. Только на этот раз как-то совсем не по-сказочному вышло. Ее затошнило, но она снова подавила в себе это.
– А дядя Даник сказал, что ты книжки пишешь.
– Это так, милая. Но я пишу для взрослых, не для детей.
– Ну, тогда... Историю, какую-нибудь, не обязательно сказочную.
– Хорошо, – Елена пододвинулась чуть поближе к девочке. – Я попробую.
Она взяла в руку горячие Сонечкины пальчики:
– В одном очень древнем и очень красивом городе жила-была маленькая девочка...
– Принцесса?
– Нет. Княжна, – улыбнулась Елена. – Ее любили все вокруг, и она тоже всех любила. Ей казалось, что так будет всегда. Девочка выросла, прочла множество разных книг, добрых и не очень, умных и глупых, и стала почти взрослой девушкой.
– Красавицей?
– Она нравилась многим. И нравилась себе. И жизнь чудилась ей бескрайним зеленым лугом, под синим небом и ярким солнцем, по которому скачут прекрасные принцы на белых конях. Ей казалось, что еще немного – и она встретит своего единственного, которого сразу же узнает, и он, усадив ее в седло, умчит в прекрасную сверкающую даль, где они будут любить друг друга, проживут вместе долго и счастливо и умрут в один день. Но этого не случилось.
– Почему?
– Потому что она очень спешила. И однажды совершила ужасную, немыслимую глупость. Хуже, чем
