– Что?! Каким образом?! Он же только что был в Праге!
– Не могу знать, пани Елена. Это же Дракон.
– Что вы так на меня смотрите?!
– Я только сейчас догадался, пани Елена, – тихо, без улыбки сказал Дольны. – Вы – та самая. Конечно. Кто же еще мог на такое решиться?!
– Перестаньте, пан ротмистр. Если доставите меня к Дракону зареванную, он вас съест, – через силу пошутила Елена. – Идемте же!
СТЕПЯНКА, С 19 НА 20 МАЯ. НОЧЬ.
– Все, жизнь моя.
Майзель прижал Елену к себе и держал, наверное, минуту. Потом повернул голову к Дольному:
– Благодарю за службу, пан поручик, – продолжая держать Елену, он протянул офицеру руку.
– Ротмистр, пан Данек, – Дольны, зардевшись от похвалы, пожал его кисть.
Господи, он же еще мальчик совсем, подумала Елена.
– Спорим на ящик сливовицы, что поручик?! – весело оскалился Майзель.
– Прекрати сейчас же этот детский сад, – прошипела, дернув его за ухо, Елена. – Отпусти военных и немедленно к ребенку, она ждет тебя, как...
Дольны посмотрел на Елену с благоговейным ужасом. Так разговаривать! С самим! Господи Иисусе, да кто же эта женщина?!
Перед дверью палаты Майзель вдруг остановился, как вкопанный. И посмотрел на Елену таким взглядом, – ей показалось, что она сгорит сейчас:
– Я не могу.
– Ты должен. Ты не имеешь права прятаться. Она ждала тебя. Мы так ждали тебя, Данек.
– Это же я виноват. Во всем я виноват, Елена.
– Это война.
– Она маленькая девочка. Маленькая, маленькая, крошечная девочка, которую чуть не убил этот урод!
– Мы все солдаты на этой войне. И ты, и я, и она. Неужели я должна говорить это – тебе?! Иди, Данек. Иди.
Он кивнул, распахнул дверь, зажмурился и шагнул. Как в пропасть.
Сонечка по-прежнему не спала, но была так слаба, что находилась на границе беспамятства, – ее веки дрогнули едва заметно, когда Майзель, опустившись рядом с ней на кровать, взял ее руку в свою.
– Ей нехорошо, – тихо, с беспокойством сказал он. – Она вся горит. Нужно позвать врача.
– Нам нужно улетать, как можно скорее. Здесь даже сделать ничего невозможно.
– Летающий госпиталь сядет через час. Еще час – пока реанимобиль доедет сюда. Час, полтора, – назад. И полет. В самолете есть все необходимое. Я распоряжусь.
Он попытался встать.
– Сидеть, – прошипела Елена, надавливая ему на плечо. – Не смей даже думать об этом. Полно вояк без тебя. Они все без тебя знают, их столько лет натаскивали, в том числе и ты сам. И Гонта здесь. Сиди. Ты нужен ей. Твоя сила нужна ей. Не смей отпускать ее, держи ее, держи!
СТЕПЯНКА, 20 МАЯ. УТРО
Майзель вышел из палаты и увидел какого-то совершенно убитого парня – он сидел, опустив голову с коротко подстриженными ярко-соломенными волосами, чуть поодаль на кушетке. Майзель шагнул к нему:
– Ты Павел?
– Я, – парень посмотрел на Майзеля красными, полными слез глазами. – А ты...
– Я Майзель.
– Тот самый.
– Тот самый.
– Дракон, значит, – Павел с тоской смотрел на него снизу вверх. – Ну, ничё. Похож, в натуре. Чё ж ты поздно-то так прилетел, бля?
Он протянул Жуковичу руку:
– Не нужно, Павел. То, что я себе... Не дай тебе Бог, малыш. А тебе я обязан.
– Да чего, – Павел засопел. И, поколебавшись, пожал протянутую руку.
– Гонта, – повернулся Майзель к Богушеку, продолжая сжимать руку Жуковича, – деньги у тебя...
Павел дико посмотрел на Майзеля:
– Да иди ты нахуй с деньгами со своими!!! – заорал он и выдернул ладонь. – Нахуй мне деньги твои не нужны, понял?!?
Майзель взял его за плечо и тряхнул так, что Жукович поперхнулся:
– Ты что, дурак?! Думаешь, я откупаюсь от тебя?! То, что ты для нас сделал, никакими деньгами не измерить. Никакими, Павел. А деньги возьми. Мы улетим сейчас, пока устаканится все, зубы на полку сложишь, – он взял протянутую Богушеком пачку банкнот и пихнул Павлу в карман. – И не пропадай, слышишь? К делу пристроим, только разгребем чуть это дерьмо. Обещаю.
Павел смотрел, на него, смотрел... Наверное, все же поверил. И сказал, вздохнув:
– Баба твоя – чистое золото, бля. Как она тут всех вокруг барышни строила – это пиздец. Вытащила ее.
– Спасибо тебе, Павел. Ты молодец.
– Да ну, – он махнул рукой, вздохнул опять горестно. И спросил вдруг: – А Лукадрищева ебнули уже?
– Нет, Павел.
– Че, судить, небось, собираетесь? – он скривился насмешливо. – Дал бы ты мне его минут на пять, Дракон, – у Павла на лбу надулись вены и заметались на щеках желваки. – Я бы эту суку ебучую так бы... Это же он приказал, гандон, сука, тварь, я знаю – это он приказал!
– Прекрати истерику, – снова тряхнул его Майзель. – Прекрати, Павел. Будь мужчиной.
– Нахуй все, – всхлипнул Павел. – Нахуй все, бля! Ты знаешь, че для меня Андреич?! Они, хуесосы, думали, «ешка» бензиновая. Думали, взорвется нахуй. А ни хуя! Вот барышня и... Успел я, бля!
Он дернулся так, будто залпом выпил стакан зеленки, и посмотрел опять на Майзеля:
– Дай мне его, Дракон. На пять минут. На одну минуту дай. Я его разорву, суку, нахуй!
– Я не могу, Павел, – покачал головой Майзель. – Елена ему слово дала. В обмен на Сонечку и наших заложников.
Павел окаменел. И поднял на Майзеля глаза, спросил срывающимся шепотом:
– Какое... Какое, нахуй, слово?!
– Слово, что мы ему жизнь оставим. Он улетит сегодня, Паша.
– У... Куда улетит?!
– В Корею. К великому вождю Киму. И поверь, ему там...
Павел вдруг отшвырнул руку Майзеля со своего плеча и попятился:
– Нет. Ни хуя этого не будет.
– Павел, – Майзель поморщился, как от зубной боли.
– Ни хуя, – прошипел Жукович. – Это вы ему слово дали. Господа благородные. А я... Бог не фраер, он все видит. Понял, Дракон?! Бог не фраер. Вот те крест святой, хоть ты в нашего Христа и не веришь, – Павел быстро и не очень умело перекрестился.
– Слово надо держать, малыш. Иначе нельзя. Только так.
– Ну и держи. А я... Хуй он у меня улетит куда-нибудь, понятно?!?
И Жукович развернулся.
– Павел! Вернись!
Но Жукович, даже не обернувшись, в два прыжка преодолел отрезок коридора до двери пожарного выхода и повис на руках у подхвативших его «ночных дьяволов»:
– Пустите!!! Пустите, суки!!!
– Пустите его, – сказал Гонта.
Бойцы отпустили Павла, и он рванул вниз по лестнице, на улицу. Майзель развернулся к Богушеку:
