Денис Давыдов
Стихи и проза
Владимир Орлов
Поэт-герой
Я слушаю тебя — и сердцем молодею…
Однажды, в 1793 году, Александр Васильевич Суворов, в ту пору командовавший кавалерийским корпусом, возвращался с маневров. В белой рубашке и солдатской каске, без ленты и орденов, прискакал он на саврасом калмыцком коне в лагерь Полтавского легкоконного полка. Все население лагеря и близлежащего села высыпало в поле. Каждый хотел хотя бы издали взглянуть на легендарного полководца. Прибежал и сын полкового командира Давыдова — резвый девятилетний Денис. Он весь был взор и внимание, весь — любопытство и восторг.
Суворов остановил коня и спросил мальчика:
— Любишь ли ты солдат, друг мой?
— Я люблю Суворова; в нем всё — и солдаты, и победа, и слава, — мгновенно ответил тот.
— О, помилуй бог, какой удалой! Это будет военный человек…
Так великий Суворов напророчил Денису Давыдову его судьбу.
Сам Денис Васильевич говорил потом: «Имя мое во всех войнах торчит, как казацкая пика».
Он беззаветно храбро сражался в 1806–1807 годах с французами в Пруссии, в 1809 году — со шведами в Финляндии, в 1809–1810 с турками в Молдавии и на Балканах, в 1812–1814 громил французов в России и гнал их до самого Парижа. Позже участвовал в персидской и польской кампаниях 1826 и 1831 годов.
В народной памяти имя Дениса Давыдова неотделимо от Отечественной войны 1812 года как имя зачинателя и одного из руководителей армейского партизанского движения, которое достигло больших успехов и сыграло немаловажную роль в победоносном исходе войны. Денис Давыдов своим русским чутьем глубоко постиг народный, национально-освободительный характер этой войны. Патриотическое воодушевление народа, поголовно поднявшегося на борьбу за честь и независимость родины, подсказало Давыдову его замечательный «план партизанских действий». Он представил этот план главнокомандующему Кутузову накануне Бородинской битвы, и ему же было поручено применить его на деле.
Всю Отечественную войну Давыдов провел в седле. Командуя на первых порах совсем небольшим отрядом, составленным из гусар и казаков, он проникал в глубокий тыл неприятеля, смело вступал в боевые схватки, брал пленных и трофеи, формировал из крестьян партизанские дружины и снабжал их оружием, захваченным у противника.
Он и сам старался наилучшим образом приноровиться к необычной обстановке. Чтобы крестьяне по ошибке не принимали гусарскую форму за французскую, он отпустил густую бороду, надел мужицкий армяк, на грудь повесил образ почитаемого народом Николая-угодника и «заговорил языком народным»…
Успех превзошел самые смелые ожидания Давыдова. Оценив его почин, Кутузов организовал еще несколько армейских партизанских отрядов.
Яркая печать самобытности и талантливости лежала решительно на всем, что делал Денис Давыдов. Это был на редкость щедро и разносторонне одаренный человек. Он бесспорно обладал выдающимися способностями военачальника и военного теоретика; был вполне оригинальным поэтом со своим взглядом на мир, со своей неповторимой художнической манерой; писал превосходную мемуарную и военно- историческую прозу. И сам по себе, как личность, как характер, он был удивительно целен и выделялся из общего ряда.
Друзья и приятели — а их у него было множество — любили его, а еще больше любовались им. И в самом деле нельзя было не залюбоваться этим живым, деятельным, искрометно веселым человеком, умницей, неистощимым на выдумку, всегда с острым словом на языке, с душой нараспашку. Везде и всегда — под бивачной палаткой, на шумной дружеской пирушке, в чопорном светском салоне, за письменным столом или на псовой охоте — он кипел и пенился или, говоря его языком, «горел, как свечка».
Сила его обаяния была так велика, что он буквально заразил ею свое поколение.
Сам великий Пушкин — первый тому пример. Между ними было пятнадцать лет разницы. Когда мальчик-лицеист горящими глазами провожал в Царском Селе полки, уходившие на Отечественную войну, Давыдов был уже заслуженным офицером, окуренным боевым порохом. После войны они познакомились, вскоре, несмотря на разницу в годах, подружились, и Пушкин через всю жизнь пронес восторженное увлечение «Денисом-храбрецом», не переставал громко восхищаться им, запоминал его острые словечки и даже всерьез утверждал, что не кому иному, а именно Давыдову был обязан тем, что не поддался в молодости, еще в Лицее, влиянию модных поэтов (Жуковского и Батюшкова) и «почувствовал возможность быть оригинальным».
В этом есть, конечно, доля дружеского преувеличения. Но как характерна она для отношения к Денису Давыдову его современников! Сдержанный, скептический, порядком-таки скупой на похвалы Грибоедов утверждал, например, что ни у кого другого, как у Давыдова, «нет этакой буйной и умной головы» и что «все сонливые меланхолики не стоят выкурки из его трубки».
Не случайно же чуть ли не все русские поэты первой трети XIX века, различных рангов и направлений, начиная с Пушкина, Жуковского, Вяземского, Баратынского, Языкова и кончая безвестными провинциальными дилетантами, наперерыв воспевали Дениса Давыдова. Антология обращенных к нему стихотворных посланий, дополненная стихами поэтов нашей эпохи, — совершенно необходимое добавление к собственным его сочинениям.
В этих стихотворных посланиях живет созданный «певцом-гусаром» живописный автопортретный образ. Говоря о Давыдове, русские поэты (как его современники, так и писавшие век спустя) не только подхватывали его главную тему, но и погружались в его эмоциональную стихию, как бы невольно перенимали его звонкую и «распашную» поэтическую манеру.
Анакреон под нарядным гусарским доломаном и прославленный в народе «бородинский бородач», пламенный боец и счастливый певец любви и вина, забубённый весельчак и прямодушно-благородный человек, чуждый лести и низкопоклонства, спеси и чванства, заклятый враг надменных дураков, знаменитый усач с декоративным седым локоном на лбу, чьи изображения украшают и богатые палаты и скромные хижины и небезызвестны в чужих краях (портрет Давыдова висел в кабинете Вальтера Скотта, — они были в переписке), — таковы грани яркого образа, прочно вошедшего в сознание людей Давыдовского поколения и сохранившего свое обаяние и свои краски до нашего времени.
«Моя жизнь — борьба». Эти слова Вольтера Денис Давыдов поставил эпиграфом к своим «Военным запискам».
Эпиграф содержит двойной смысл. Один — открытый: борьба на полях сражений, священная борьба за родину. Другой — прикровенный: изнурительная и обидная для самолюбия борьба, которую пришлось вести с недоброжелателями, бюрократами, выскочками, холодными карьеристами, просто злобными ничтожествами — со всеми, кто дружно преследовал знаменитого воина за все, что в нем их раздражало: за
