заметил.
– А что там внутри? Я-то давно ослеп.
– Ну-ка дайте. Что это за черная штука? Постойте, надену очки. Я и сама стала сдавать, еле вижу…
– Что вы! Вы необыкновенная женщина, я же слышу!
– По-моему, это змеиный желчный пузырь.
– Да неужели?!
Слепой схватил пакет, сложил его рожком и вытряхнул пузырь себе в рот. Пощупал языком:
– Настоящий, горький!
Пузырь лопнул под желтыми зубами нищего и заполнил его рот черной желчью. Пошел дождь.
Дождь застилал стекла очков Мо, он ехал и почти ничего не видел, даже переднего колеса, которое рассекало лужи, окатывая брызгами прохожих. Обогнал смутно различимого велосипедиста, потом еще одного, совсем призрачного. С бешеной скоростью мчался он к вокзалу, чтобы перехватить Тропинку. Хозяин «Метрополитена» сказал, что она ушла, прихрамывая, вскоре после обеда.
– На ней были новые черные очки, в руках – ящик пива. Она сказала, что едет домой к родителям. А перед уходом купила у нас иволгу за сорок юаней. Открыла клетку, взяла ее и выпустила. И все смотрела, пока она не исчезла из виду.
Были ли в поведении Тропинки какие-нибудь признаки того, что она собирается уехать? Сейчас некогда вспоминать, дорога каждая секунда. Поезд в ее родные края, в котором он встретил ее две недели назад, отправлялся в девять часов.
Но чем ближе был вокзал, тем больше Мо проникался восхищением перед силой характера девушки. Такой выбор, разом определивший всю дальнейшую жизнь, внушал уважение.
«На ее месте я бы тоже уехал, – думал Мо. – Не потерпел бы, чтобы моя девственность досталась судье Ди».
Он крутил педали все медленнее. Дождь утихал. Пелена перед глазами прояснилась. Внезапно он резко развернулся и поехал в обратном направлении. Он хотел доказать себе, что не дошел до такой степени подлости.
«Ну и хорошо, – уговаривал он себя, ворочаясь без сна в постели. – Само небо спасло меня от полигамных наклонностей. Верность единственной любви не пострадала».
Ему вдруг послышался знакомый голос иволги-сироты из благородного семейства, принадлежавшего христианскому пастору. Все те же граненые слоги-четки.
«Откуда взяться этой птице? Или она решила вернуться? Может, это предвестие того, что вернется и моя великодушная спасительница?»
Иволга и ее таинственное слово заставили Мо вспомнить о его плане с участием невинной девушки. («Надо бы назвать его планом Гелии, – подумал он, – в честь греческой богини девственности».) До встречи с судьей Ди оставалось меньше суток.
Мо сбежал по лестнице. Клетка-пагода стояла посреди двора, громоздкая, немая, пустая и безжизненная. Мо ухмыльнулся. Угрожающая пауза и взрыв детской агрессии: он изо всех сил тряс клетку, бился об нее головой, мутузил кулаками, старался приподнять и опрокинуть. Напрасный труд. Не успокоившись на этом, он высоко подпрыгнул, как в кино с кун-фу, и лягнул клетку ногами.
Однако долго тешить злобу ему не пришлось, потому что, бросаясь на клетку, он расшиб и чуть не вывихнул правую ногу, и силы его на этом иссякли. Тогда по лицу Мо, взрослого человека, расползлась глуповатая улыбка, и, словно впав в детство, он открыл дверцу клетки и залез внутрь.
– Я птичка, – сказал он, расхохотался и… со всего размаха налетел головой на жердочку. Очки его упали на землю. Он опустился на четвереньки и замер, как пойманный зверек.
В этом мире были свои запахи: холодных железных прутьев, облупленной краски, помета, соломы, поилки, сухих листьев, кукурузных зерен…
– Это подготовительная ночь, тюрьма понарошку. Репетиция настоящей. Как кружится голова. И тошнит. Хоть бы умереть прямо сейчас! Если бы в тот раз, у Бальзамировщицы, я выбросился из окна, как ее муж, то избавился бы от новых унизительных неудач. Интересно, если бы сейчас пришла Тропинка и застала меня запертым в этой клетке, она бы меня выпустила? Где эта девчонка? В поезде? Билет-то купила на этот раз? Скорее всего, нет. Бедняки привыкли жульничать, для них это такой спорт. А может, она и не уехала? Гуляет в городе с каким-нибудь парнем, нашла место служанки или официантки в ресторане? Она вернется. Судя по некоторым признакам, она меня любит. Возможно, потому и сбежала, что слишком сильно любит. Я чувствую! Вернись, пожалуйста! Кто это, с переливчато-прозрачными крылышками, сел на клетку? Кузнечик?
Вдруг в памяти его всплыло то, что он безуспешно пытался вспомнить несколько дней. Последнее, что сказал Иисус на кресте и что все повторяла иволга: «Свершилось!»
Жаль, он не может произнести этого на латыни, как та птица. Учи латынь, Мо! Ладно, выучу. В тюрьме. Даже стихи буду писать на латыни. Или хоть завещание составлю.
Наутро Мо пошел домой, последний день на свободе он решил провести с родителями. Часа в четыре они вышли в магазин. Мо остался в квартире один и вдруг услышал стук в дверь. Сначала он не поверил. Решил, что ему почудилось. Но стук повторился. Он открыл дверь – на пороге стояла молодая девушка. По виду крестьянка. Наверное, пришла по объявлению – мать наконец решилась нанять прислугу.
– Поздно, место занято, – сказал он.
Девушка залилась румянцем, потупилась. От смущения потерла ногой об ногу.
– Отец просил передать вам…
– Кто твой отец?
– Старый Наблюдатель.
