И опять — губы к губам, и в ответ не то шепот, не то вздох:
— Еще…
— Я тебя люблю…
— Еще…
— Люблю…
И снова тишина, и бесконечная минута счастья.
Тишина во всем мире. Тишина в себе самом.
Губами осторожно провел по шее. Нервно пульсирует жилка, а вздох почти переходит в стон.
— О, что ты делаешь!.. О, не надо! О, я сейчас умру!
— Не надо умирать… Лучше вот так, да?
— Да… Ну, еще… Ирвин…
— Я тут. Я с тобой. Я тебя люблю.
— Люби меня… Еще…
И опять бесконечное счастье соединяет уста.
— Ты не бросишь меня, Лайза?
— Не надо слов. Целуй меня. Я так давно этого ждала, так давно этого хотела…
— И молчала.
— Ты знаешь почему. Я надеялась, что ты все поймешь сам.
— Я тупой. Мне надо все говорить. Мужчины тупые, ты знаешь?
— Нет.
— Вот теперь знаешь.
— Нет… Ты умница. Ты гений. Я тебя люблю.
— За гениальность? Я счастлив и горд.
— Ирвин… Не будь таким глупым…
— Так я гений или дурак?
Смех, переходящий в поцелуй.
И снова губы скользят к нежной шее, дальше и ниже. А нежные руки осторожно отклоняют натиск, и снова — уста к устам.
— Ну что ты?..
— Погоди… Я так счастлива… Пусть все так и останется.
— Я хочу…
— О, не надо! Не спеши!
Руки упираются все сильнее. И минута, счастливейшая из минут, наконец минует. Как и все счастливые минуты на этом свете.
Оба вздохнули одновременно — и трудно понять, с сожалением или радостью.
Лайза первая вспомнила о неизбежном визите к боссу.
— Тебе пора.
— Только бы ты понравилась боссу…
— Не я, а мой образ.
— Для меня теперь это одно и то же.
— Не преувеличивай.
— Нисколько.
Ирвин снова потянулся к Лайзе, но она остановила его непреклонным жестом.
— А помнишь, ты говорил: с моделью надо работать, а не…
Фотограф лишь хмыкнул в ответ. Он выпрямился, не зная, как вести себя дальше. Мужская гордость советовала не отступать, профессиональная — немедленно мчаться к боссу.
Лайза лукаво наблюдала за ним.
Чтобы избавиться от наваждения, Ирвин взял в руки фотографию, на которой навеки запечатлелись и свет, и радость, и грусть, и тоска невесты, давно потерявшей одного жениха и вот-вот, кажется, обретающей нового.
Да, это было то, чего так упорно добивался фотохудожник. Это был шедевр.
— Торопись, Ирвин, — сказала Лайза, протягивая ему прозрачную папку. — Торопись.
Он осторожно упаковал бесценный снимок. Взглянул на ассистентку.
— Может, поедем вместе?
Лайза засмеялась.
— Боишься?
— Нет, — усмехнулся Ирвин. — Но волнуюсь.
— Соберись. Да, тебя ждет суровый мужской разговор, а женщинам в таких случаях лучше не присутствовать.
Лайза ласково коснулась губами щеки Ирвина — точь-в-точь как он чмокнул ее во время съемки.
— Будь уверен в себе!
— О'кей.
Открывая дверь, Ирвин спохватился:
— А ты никуда не денешься?
— Я дождусь тебя, — уверенно пообещала Лайза. — Все будет хорошо.
— Буду надеяться, — сказал Ирвин — то ли про исход встречи с боссом, то ли про что-то сугубо личное и не менее важное, чем созданный шедевр. — Буду надеяться…
20
По дороге Ирвин спохватился, что забыл позвонить секретарше, предупредить о своем позднем явлении. Слова Лайзы, конечно, могли служить подтверждением, но все же, поднимаясь в лифте с прижатой к груди папкой, возможно, хранившей чудесное будущее, он чувствовал, как что-то ноет и холодит где-то в груди — не то от быстрого подъема, не то от предвкушения встречи с боссом.
Ирвин робко потянул офисную дверь, та легко отворилась. Секретарша под светом настольной лампы что-то читала на экране монитора, и ее лицо в непривычном полуосвещении было суровым и неприступным — или так казалось Ирвину, все видевшему в новом ракурсе. Она неохотно отвлеклась от компьютера, небрежно кивнула Ирвину, холодно улыбнулась, нажала кнопку переговорника.
— Мистер Стоктон собственной персоной.
— Пусть подождет!..
Громкий голос босса, от которого завибрировал динамик, не сулил ничего хорошего.
— Пару минут!
Ирвин оцепенел. Самые худшие предчувствия начинали сбываться. Счастливый создатель шедевра превратился в каменного истукана, бледное лицо которого тем не менее выражало полную невозмутимость, мужественную готовность стоять хоть до второго пришествия.
Секретарша вышла из-за стола и принялась приводить его в чувство.
— Ирвин! Ирвин!
— Мне… уходить?
— Да, иди же! Разве ты не слышал приглашение?
— Нет.
— Ты что, оглох? Смелее! Босс тебя не съест! На ужин он предпочитает французские круассаны!
Дружеский смех придал Ирвину силы и мужества. По-прежнему крепко прижимая к груди бесценный шедевр, фотограф вошел в кабинет — и снова оцепенел от неожиданности.
Напротив, за массивным пустым столом, в огромном черном кресле, на фоне абсолютно белой стены, величественно скрестив руки на груди, подняв брови, молча и грозно восседал всемогущий босс с сигарой в уголке рта.
Мужчины в упор смотрели друг на друга и молчали — как в тот день, когда встретились впервые,
