— Еще бы. Потерять такую удачу…
— Да. Потерять свой единственный шанс. Вот, оказывается, как заканчиваются слишком радужные надежды. Могильным склепом шредера.
— Ах, вот о чем ты… Я имела в виду другое.
— Что? — Ирвин удивленно поднял брови.
Лайза кивнула на дверь.
— А! — усмехнулся Ирвин. — Ну, считай, что это была болезнь в легкой форме. Она уже прошла. Я выздоровел.
Лайза покачала головой. В ее голосе послышалась горечь.
— Значит, правы философы, которые считают, что для мужчины любовь всего лишь болезнь?
— А для женщин?
— А для женщин — самое главное, — внушительным тоном ответила она.
— Какая ты образованная, Лайза! Откуда ты столько знаешь?
Она лишь усмехнулась. Слезла со стола и прошла на кухню. Чем-то захлопала, застучала. Через минуту раздалось гуденье кофемолки. Еще через пару минут донесся аромат свежего кофе.
Ирвин продолжал сидеть, подперев голову руками, ощущая небывалую опустошенность. Это просто тупость, говорил он себе. Вот он я такой, какой есть. Настоящий человек выявляется не в минуту победы, а в минуту полного поражения, когда больше нечего терять, не за что цепляться. Тогда человек встает на четвереньки и начинает выть на луну. А я просто тупо сижу и не знаю, что делать. Вот эта девушка, которая хлопочет там, на кухне, — она знает, что делать. И та, которая покинула меня навсегда, тоже знает, что делать. Забудет меня через пять минут, если уже не забыла. Найдет нового мужа, с новым автомобилем. Или этот тип придумает для нее новое сверхсекретное задание… Впрочем, черт с ней. Но неужели у нас с ней было — всего несколько часов назад — то, что называется любовью? Кажется, прошло несколько лет. Как все было потрясающе красиво…
Но неожиданно и болезненно царапнуло воспоминание об ощущении пустоты после очередного любовного забытья. Значит, так оно и было. Значит, он имел дело просто с куклой, живым воплощением резиновой женщины. С ней можно было делать что угодно, только любить ее было нельзя.
А он любил. Он задыхался от любви, он шептал ей эти слова, почти не отводя губ от ее губ, вдыхая ее аромат, наслаждаясь бархатистостью ее кожи — всей, от груди до кончиков ног, особенно там, куда она сама вела его руку…
Но и это воспоминание прозвучало фальшивой нотой — таким тупицей и идиотом казался Ирвину тот человек, который был на его месте всего несколько часов назад. Он почувствовал, будто стремительно превращается в старика, и невольно взглянул на отражение в зеркале. Хмурый, растрепанный парень в мятой майке с надписью «Объектив видит все», подняв небритое лицо над немытыми руками, смотрел на него недовольным взглядом. Ирвин отвернулся.
Нет, дружище, такого тебя ни одна женщина не полюбит. Надо хотя бы умыться и побриться…
Но зачем? Для кого? — продолжал Ирвин свои тленные мысли, снова обхватив голову руками, невольно прислушиваясь к шуму из кухни.
Может быть, вот для таких, как эта ассистентка? Таких, как Лайза? Ему вспомнились насмешливо- завистливые слова Сандры: «Вот из таких дурочек и получаются настоящие жены».
А ведь она права, вдруг подумал Ирвин. Почему эти стервы всегда такие умные? Сандра стерва, но она права, она знает жизнь, знает женщин. Потому-то, наверно, и ненавидит Лайзу, что сама неспособна на такую обыденную, неинтересную, некрасивую форму существования, как та, на которую обрекла себя дурнушка Лайза. Вот уж действительно — важнее не то, как женщина выглядит, а то, как она умеет любить, заботиться, готовить, наконец. Как умеет понимать тебя. А может, даже и понимать не надо, просто — принимать такого, какой ты есть?..
— Есть будешь?
Ирвин вздрогнул от неожиданного отклика из кухни. Раздались шаги, и не успел он ответить, как увидел улыбающуюся Лайзу с подносом в руках.
— Где будешь завтракать? Здесь или лучше на кухне?
Ирвин сумрачно улыбнулся.
— Все равно. Давай сюда. По правде сказать, совсем не могу и не хочу ничего есть…
— А ты попробуй. — Лайза осторожно поставила перед ним большой блестящий металлический поднос. Чашка кофе со сливками, огромный сандвич с аппетитно пахнущей горячей котлетой, салат из грибов и яиц с помидорами, десерт из клубники с киви и апельсинами, виноградный коктейль… Ирвин принялся за завтрак нехотя, но не заметил, как уплел все дочиста. Он обнаружил этот факт, когда потянулся за салфеткой. Засмеялся и, возвращая поднос Лайзе, спросил:
— А ты? Ты поела?
— Конечно, — улыбнулась она. — Пока готовила.
— Ты очень вкусно готовишь.
— Мне нравится готовить. Хотя это не очень современно.
— Мне нравится, что ты несовременная.
Лайза опять смущенно улыбнулась и, не найдясь что ответить, предпочла удалиться на кухню. Через минуту она вернулась, неся на вешалке безукоризненно отглаженную белую рубашку и любимые синие джинсы Ирвина.
— Спасибо, — пробормотал он растерянно. — Я не ожидал… Когда ты успела?
— Пока готовила.
— У тебя и это отлично получается.
— Я люблю гладить мужские рубашки. Когда… когда я была с Бертом, я все мечтала, что мы поженимся и я каждое утро буду ему гладить чистую белую рубашку… — Она опустила голову и замолчала.
Ирвин коснулся ее руки.
— Прости. Ты молодец. Ты умница, столько умеешь, столько знаешь… Ты просто клад. Ты обязательно найдешь себе хорошего мужа, и ему будет за что любить тебя!
Тирада получилась более чем искренной. Лайза вздрогнула, вздохнула, закивала головой.
— Да, надеюсь…
Ирвин взял одежду и отправился за перегородку.
Душ на этот раз был не ледяным — комфортно теплым. Ирвин старательно приводил себя в порядок, невольно уводя взгляд от разбросанных по ванной комнате женских принадлежностей одежды и парфюмерии.
Ничего, Лайза все это уберет. Уберет более чем старательно. Выкинет последнюю память о Сандре.
Ирвин снова помрачнел. На какое-то время заботы Лайзы отогнали призрак профессиональной катастрофы, мысли о ней, как и тягостные воспоминания о любовной трагедии, так нелепо завершившейся. Одеваясь, он теперь уже совсем ясно чувствовал, что все эти заботы — о теле, об одежде, об удобствах — не лучше тех хлопот, которые воздают покойному, перед тем как зарыть его поглубже в землю и со вздохом облегчения забыть навсегда. Так и миру никогда не будет дела до глупого самонадеянного юноши, который пытался удивить его своими подвигами. А мир об этом даже не узнал.
Если бы Ирвин был один, осталось бы только подхватить дорожную сумку и отправиться на вокзал. Но в студии была Лайза. Копошилась, как всегда, что-то убирала, чистила, наводила порядок. Что-то напевала…
Ирвин подошел к стеллажу с аппаратурой. Взял в руки камеру. Чудесная, великолепная камера, которая так и не послужила святому искусству.
Лайза, с пылесосом в руках, следила за ним. Перехватила его взгляд, ободряюще улыбнулась. Ирвину ничего не оставалось, как изобразить в ответ оптимистическую улыбку.
— А все-таки классную вещь я сделал!
Лайза выключила пылесос, нажала кнопку, провод с гудением поехал внутрь. Наклонившись, она сняла насадку, убрала агрегат в шкаф. Сняла хозяйственные перчатки, подошла к Ирвину, который продолжал разглядывать студийные фотопринадлежности, словно прощаясь с каждой навсегда.
