бессознательно, — подумала Фейс, — он делает все, чтобы доказать свое превосходство над Дейном Чэндлером».
— Как насчет виски без содовой, Чэндлер? — спросил Тэчер гостеприимно, но не без покровительственной нотки в голосе. — Я на один бокал опередил вас, так что вам придется выпить двойную порцию. — Он наклонил графин над бокалом Чэндлера и перелил через край. Ясно было, что он успел выпить не одну порцию.
Чэндлер весело улыбнулся.
— Я думаю, для начала это неплохо. — Он не торопясь отхлебнул из бокала, явно не собираясь выпить его залпом.
— Я смотрю, у вас на груди орел, — заметил Тэчер, кивая на значок ветерана войны в петлице белого смокинга Чэндлера. — Где вы служили?
— В главной судейской коллегии.
— А, штабист!
— К сожалению, да. Мне так хотелось повоевать с автоматом. Но приказ есть приказ. Пришлось подчиниться.
— А вот мне довелось понюхать пороху, — сказал Тэчер, бахвалясь, как мальчишка. — На флоте, вот где всегда жарко. Даже штабным крысам приходилось вылезать из своих нор и помогать. Да, флот — великая сила!
— Так утверждают представители флота, — сдержанно и чуть суховато заметил Чэндлер.
— Не поймите, пожалуйста, меня ложно, — продолжал Тэчер, делая большой глоток из бокала, — но уж вашингтонских чинуш я ни за что не стану защищать! Я-то знаю, что они делали во время войны!.. — Он помрачнел, и на лице его появилось ревнивое выражение, знакомое Фейс по тем временам, когда он приезжал на побывку домой и выговаривал жене за плохое поведение в его отсутствие. — Так, значит, вы были в Вашингтоне всю войну? — продолжал он, как бы подытоживая некоторые свои мысли и глядя в упор на Чэндлера.
— Все время. И каким же бесконечно долгим показалось мне оно!
— А вы встречались с моей женой? — вопрос прозвучал внезапно, как взрыв.
Чэндлер ответил на взгляд Тэчера невозмутимо спокойным взглядом.
— К сожалению, нет. Если бы не деятельность некоей гнусной комиссии, боюсь, мы никогда бы не встретились.
В ответе Чэндлера Фейс почудился какой-то скрытый намек; неожиданно Тэчер смутился. Он повертел стакан, потом неловко поставил его и принялся рыться по карманам в поисках сигарет, хотя целая пачка лежала на кофейном столике перед его носом.
Когда Тэчер принялся похваляться своей службой во флоте, Фейс еле удержалась от смеха. Ведь он так ненавидел и презирал эту службу. Сначала она была для него сущей забавой, а потом так ему опротивела, что он из кожи вон лез, лишь бы уволиться оттуда, но тщетно.
Они были женаты тогда всего полтора месяца, и отношения их казались поистине идиллическими. Как-то в воскресный день они отправились на прогулку, надеясь, что солнце и чистый воздух освежит их после вечеринки, где они побывали накануне. Они переходили через Рок-Крик по горбатому Коннектикутскому мосту, украшенному дремлющими каменными львами, как вдруг навстречу им попался приятель Тэчера.
— Вы слышали это дурацкое сообщение по радио? — громко закричал приятель, хотя они были совсем рядом. И не дожидаясь ответа, выпалил: — Японцы разбомбили американский флот! Рузвельт созывает объединенную сессию конгресса. Война!
Никогда не забыть Фейс, какое впечатление произвела на нее эта новость: дыхание вдруг перехватило, как у человека, который идет ко дну. Фейс крепко ухватилась за руку Тэчера, а он даже не взглянул на нее. На следующее утро Тэчер подал заявление с просьбой зачислить его во флот.
Когда он сообщил об этом Фейс, она с удивлением спросила:
— Но почему же во флот? Я думала, ты пойдешь в военную школу!
— Видишь ли, — сказал он, — флоту нужны отборные кадры. Я говорю об офицерах, конечно. Там нужны джентльмены.
Он почему-то был уверен, что непременно получит чин лейтенанта и станет командиром.
— Я знаю, с кем на этот счет потолковать, — весело заявил он. Но, к его удивлению и обиде, аттестационная комиссия присвоила ему всего лишь чин младшего лейтенанта. Тэчер пришел в такую ярость, что готов был отказаться, но не посмел. В довершение бед его еще послали на тральщик в Атлантический океан.
Вскоре начали приходить письма — письма, которые Фейс тут же сжигала или рвала на мелкие кусочки. Их резкий тон поражал и больно ранил ее. Тэчер вбил себе в голову, что она должна вызвать в Вашингтон его мать Джулию. А поскольку Фейс категорически отказалась, он принялся строить всякие предположения насчет причин, побуждавших ее так поступать. И даже туманно намекал на какие-то «скрытые мотивы».
«Я просто не понимаю твоих капризов, — писал он. — Мама будет тебе большой подмогой, когда родится ребенок. Мне не хотелось бы, чтобы ты оставляла малыша на какую-нибудь чернокожую, без всякого присмотра. Конечно, если б нашлась настоящая кормилица, другое дело, но Донни не внушает мне доверия. Она ржет, как лошадь. А с мамой тебе к тому же и вечерами будет не так скучно, — если, конечно, ты не развлекаешься с какими-нибудь неизвестными мне молодчиками. Уже сколько дней я, не сходя на берег, торчу на этом корабле, и, как подумаю, что ты одна там, в Вашингтоне, среди всех этих тыловиков, мне тошно становится. Честное слово, я просто не понимаю, почему ты возражаешь против приезда мамы…»
Война все шла, и тема эта стала чаще и чаще появляться в его письмах. «Если я вернусь домой, — писал он в другом письме, — и поймаю у тебя в постели какого-нибудь мерзавца, — я убью вас обоих! Ты говоришь, что Каннингем женат и у него трое детей. Ну и что же? Я бы хотел, чтоб ты переменила работу и служила под начальством какого-нибудь пожилого человека или женщины. Мне тогда было бы куда спокойней, уверяю тебя. Дело не в том, что я тебе не верю, — наоборот. Я верю тебе как себе самому…»
Бедняга Тэчер, думала она: верит ей как себе самому. Эта фраза застряла у нее в мозгу, точно песчинка в раковине, но в жемчужину она не превратилась, зато постоянно раздражала. У Фейс были подозрения насчет нравственности Тэчера, и она была этим задета. Иной раз ее даже терзала горькая мучительная злость. И он еще смеет ее поучать! Она писала ему в ответ ядовитые письма. Потом рвала их. Все-таки он на войне — и одинок, даже более одинок, чем она. А плоть требует своего, ну как тут осудишь?
Голос Тэчера вернул ее к действительности. Он нашел сигареты, закурил и теперь болтал с Чэндлером о том о сем, а она унеслась мыслью так далеко, что и не слышала их разговора.
— Кстати, Чэндлер, — с обычной своей заносчивостью спросил он, — какой у вас был чин?
— Начал капитаном, а закончил подполковником. Обычное повышение.
Тэчер прикусил губу. Его всегда раздражали люди, сумевшие перещеголять его по службе.
— Вам повезло, — сказал он. — В армии вообще легче выдвинуться. Тут я здорово промахнулся.
Фейс хотела было вставить какую-нибудь банальную шутку, чтобы предотвратить его дальнейшие излияния, но служанка объявила, что обед подан.
О деле не вспомнили до тех пор, пока не принесли кофе. Тэчер держался вежливо, но подчеркнуто холодно, и Чэндлер не делал попыток сломать лед. Ему, видимо, было безразлично, что думает Тэчер, он только старался не ставить под удар свои отношения с Фейс.
Фейс вдруг поняла, что за все это время ни разу не взглянула в лицо мужчинам. Она не смела. Веснушчатое лицо Чэндлера неизменно дышало приязнью и доброжелательностью. Его открытая улыбка поражала ее не меньше, чем гибкий ум и гибкое тело. Она восхищалась им и знала, что это восхищение написано у нее на лице.
А красивое, надменное лицо Тэчера лишь подчеркивало его мальчишество. Его патрицианские черты, казалось, свидетельствовали о душевной неустойчивости. Излишнее же внимание к своей внешности — тщательно завязанный галстук, уголок платка, с рассчитанной небрежностью торчавший из кармашка —
