подтянула на плече правую бретельку лифчика. И тотчас услышала невеселый хохот Тэчера.
— «Как одна красная дамочка увеличила свой бюст», — сказал он и, закурив сигарету, выпустил дым из ноздрей.
«Теперь все ясно — никаких отношений между нами быть не может», — подумала Фейс. Она уже не способна ни жалеть его, ни оправдывать его слабость и жестокость. Когда-то она любила его, восхищалась им, считала его чудом — сейчас от прежних чувств не осталось и следа. Все сгорело в бурном огне его ненависти. Кроме ненависти, у них нет больше никаких взаимных чувств — но даже и сейчас она ненавидела не столько Тэчера, сколько те иллюзии, которые она питала так долго и утратила сегодня. Ее переполняли горькие сожаления и скорбь, а Тэчер, стоявший перед ней, вызывал только глубокое презрение.
В приступе ярости она вскочила с табурета, схватила бюст — когда-то любовно хранимый подарок Тэчера — и швырнула его на пол. Бюст с грохотом разлетелся на куски.
— Вот тебе! — закричала она. — Вот твоя улика!
Тэчер вздрогнул, потом сказал:
— Можешь оставить обломки себе на память, Утеночек. Я смываюсь отсюда навсегда.
— Я просто в восторге, — ответила Фейс; кажется, никогда в жизни она не испытывала такого облегчения. Как будто с нее сняли тяжелый обруч, сжимавший грудь.
— Рано еще радоваться, — сказал Тэчер. — Зачем, по-твоему, я вызвал маму? Я тебе скажу зачем — чтобы она увезла Джини. Я не допущу, чтобы из моей дочери сделали красную! Мы сохраним чистоту рода Вэнсов, черт возьми! — Он умолк, чтобы посмотреть, какое впечатление на Фейс произвели его слова. Она, онемев, рухнула на табурет у рояля, и тогда Тэчер нанес ей последний удар:
— Я снял квартиру, там уже все устроено, обставлено и прочее. Мы переезжаем сегодня же… так что можешь вселять сюда своих друзей-радикалов. Джини я беру с собой, и ты лучше уж не пытайся мне мешать. Я не желаю, чтобы она видела, как я причиняю тебе физическую боль — понятно?
Фейс отвернулась — смотреть на него было невыносимо. Облегчения как не бывало, боль захватила ее целиком, — все ее тело, мозг, сердце… Можно было предвидеть, что его уход обойдется ей дорогой ценой. Разве Тэчер дал бы ей свободу, не испортив все наперед? Он по-своему любил Джини, хотя, балуя ее, причинял ей немало вреда; но сейчас он увозит девочку только из мести. Он сделал со своей женой то единственное, что — он знал — могло ее раздавить. Все остальные его поступки казались пустяками по сравнению с этим. Он стал доносчиком, но это просто случайность; а то, что он давно уже замыслил отнять у нее Джини — это страшная правда, которую она, наконец, узнала о нем.
Ошеломленная, она не могла произнести ни слова.
Тэчер, истолковав ее молчание по-своему, повернулся к ней и беспечным тоном сказал:
— Ну и ладно — я рад, что ты все поняла. Пойду за мамой и Джини. А утром приеду за вещами.
Он пошел к лестнице, но на первой ступеньке остановился.
— По-моему, тебе не стоит прощаться с Джини. Это может ее расстроить. — Он хмыкнул. — Кстати, ты, вероятно, знаешь, что ни один судья в Америке не присудит ребенка матери, которая считается красной!..
— Тэчер, предупреждаю тебя!.. — Она задохнулась и не смогла продолжать.
В эту минуту ей хотелось убить его. Она не смотрела на него, но слышала на лестнице торжествующие шаги. Она уронила голову на руки, золотистые волосы рассылались и закрыли ее, словно плотная вуаль.
Мучительные беззвучные рыдания разрывали ей грудь.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
В ответ на ее призыв Дейн Чэндлер примчался тотчас же. Она встретила его у порога, бледная и дрожащая. По телефону она ничего не могла сказать, кроме: «Умоляю, придите».
— Дейн! — в отчаянии воскликнула она, хватаясь за его протянутую руку. — Увезите меня отсюда! Я не могу здесь больше оставаться. Тэчер забрал Джини!
Не спрашивая ее ни о чем, он спокойно предложил:
— Поедем покатаемся.
Как ни тяжело было Фейс, она все-таки подумала о своей внешности.
— Вид у меня, наверное, — краше в гроб кладут, — извиняющимся тоном пробормотала она, садясь в машину. — Но случилось такое… — И она снова заплакала, не всхлипывая, только слезы текли и текли.
Он терпеливо ждал, пока она успокоится. Машина свернула на извилистую аллею парка Рок-Крик, в сторону Мэрилендского предместья. На небе не было ни облачка, и ущербная луна мирно заливала парк своим светом. У машины был спущен верх, и напоенный ароматами теплый ночной воздух бил в лицо Фейс, овевая ее мокрые ресницы. Дождь освежил землю, до краев наполнил реку, и теперь она с грохотом катила свои воды по каменистому руслу.
Луна ярко освещала аллею, и фары, казалось, светили впустую. Мимо мелькали парочки, уютно расположившиеся под раскидистыми деревьями, веселые компании, пировавшие вокруг костров. В листве деревьев и на прибрежных лугах точно крохотные лампочки вспыхивали светлячки.
Фейс глубоко вздохнула, как вздыхает тяжело раненный человек.
— Тэчер служил на минном тральщике… — начала она.
— Ну и что же?
— …вместе с Грейсоном.
Чэндлер сразу понял.
— Я все время предполагал, что это дело рук Тэчера.
— Почему?
— Я подозревал его с самого начала. Вы ни словом о нем не обмолвились. Тогда я расспросил Аба. Все ваши намеки и недомолвки наталкивали на мысль, что он не любит вас, что вы для него как бельмо на глазу.
— Я сама во всем виновата, — сказала она. — Ведь я почти сразу поняла, что вышла замуж за мальчишку. И не могла признаться в этом даже самой себе. Он все отгораживался от меня стенами, за которые я не могла даже заглянуть. Когда родилась Джини, я думала, что…
— А стало еще хуже, — мягко договорил за нее Дейн.
— Он использовал девочку как оружие против меня, — пояснила Фейс. И снова расплакалась. А успокоившись, рассказала о том, что произошло между нею и Тэчером.
Выслушав ее, Дейн Чэндлер протяжно свистнул.
— Что же вы намерены предпринять? — спросил он.
Она порывисто выпрямилась.
— Я не могу отдать Джини! Я потребую развода! — воскликнула она. — Я через суд верну ребенка! — И потом устало добавила: — Забыла сказать вам, что меня сегодня уволили по неблагонадежности. Придется продать дом, но когда это еще будет. А пока я без гроша. Даже гонорар вам не смогу уплатить… — Как ни странно, она была почти рада, что придется продать дом.
— Гонорар? — повторил он. — Никакого гонорара я не приму. У меня есть особые причины браться за такие дела, как ваше, и, надеюсь, вы понимаете, что это за причины. Вся судебная практика строится на
