Здесь его очень ценили как выдающегося знатока лошадей и искусного следопыта. Он был не особенно разговорчив. Мануэль, желавший знать как можно больше о своих подчиненных, не сумел вытянуть из него никаких сведений о его жизни. Этого не удалось сделать даже сержанту Крусу, который очень гордился тем, что обычно без труда внушал солдатам из простонародья полное доверие. Он лишь сумел узнать, что Бальтасар доволен своей жизнью в армии, так как здесь ему платили жалованье и не преследовали за бродяжничество на основании особого закона, действовавшего уже десять лет. На вопросы о том, где он родился и есть ли у него семья, Бальтасар отвечал многозначительными присказками, например: «В какую страну ни пришел, везде свою семью нашел».
Он и сейчас ничего не отвечал на возмущенные выкрики монаха. Просто стоял у него на пути, загораживая проход к повозке. Вроде бы и не отталкивал, но и пройти к женщинам не давал.
— Это же ворожеи, их надо гнать отсюда, а еще лучше — прямо на костер! — Монах уже устал от бесплодной борьбы с молчаливым солдатом. — Гадалки оскверняют Божий мир!
«Похоже, у этого монаха, в отличие от меня, нет сомнений относительно происхождения мира», — пронеслась в голове у Мануэля совершенно неуместная в данных обстоятельствах мысль, когда он подходил к повозке.
— Что здесь происходит? Пепе, Бальтасар, в чем дело?
— Благородный кабальеро! — воскликнул приободрившийся при появлении Мануэля монах. Смотреть на его изрытое оспинами лицо было неприятно. — Эти женщины занимаются попрошайничеством и гаданием. Им не место среди Христова воинства. Гадание — это почти то же самое, что и колдовство. Почему ваш солдат, вместо того чтобы помочь мне изгнать их отсюда, не дает мне к ним пройти?
— А что вы сделаете, если он не будет вам мешать? — любезно спросил Мануэль.
— Я? — Вопрос застал францисканца врасплох. Было ясно, что, выкрикивая призывы изгнать гадалок, он рассчитывал зажечь и повести за собой возмущенную толпу. Но люди вокруг, которые в иных обстоятельствах, несомненно, пошли бы за ним, теперь стояли и наблюдали за происходящим с заинтересованностью зрителей древнеримского театра.
Видя, что монах не находит ответа, Мануэль велел Бальтасару отойти. Тот с неохотой подчинился.
— Пожалуйста, путь свободен, святой отец! Делайте же, что задумали, — учтиво предложил молодой дворянин.
В толпе раздались смешки. Монах не двигался с места.
— Насколько я могу судить, — продолжал саламанкский идальго, — эти женщины занимаются не ворожбой, а торговлей.
Действительно, на повозке лежали несколько украшений. Такие же были и на женщинах: кольца, серьги, бусы, тяжелые ожерелья. Браслеты были у них и на ногах, и на руках, украшенных геометрическими узорами из рыжей хны. В ушах у костлявой пожилой женщины в тюрбане весели по две увесистые серьги. На девушке украшений было меньше. В заколке, удерживавшей выцветшую повязку и черные волосы, торчал бутон белой розы.
— Про молодую не знаю, а старая точно занимается гаданием, — злобно прошипел монах. — Да к чему эти вопросы? Посмотрите, как они одеты! Разве так одеваются богобоязненные, скромные христианские женщины?
— По уверенности ваших слов, святой отец, можно заключить, что вы пришли сюда с вердиктом духовного или светского суда.
— Я пришел сюда с вердиктом своей христианской совести, — важно изрек францисканец.
— Тогда вам следовало бы в первую очередь предложить этим женщинам защиту, — сделал вывод Мануэль. — Ведь их никто не охраняет.
— Тьфу! — Монах вдруг разозлился, вызвав смех у зевак, покраснел и выпалил: — Вы правы, в следующий раз приведу инквизиторов. Благодарю за совет!
Вступать в открытый конфликт с офицером армии в военное время монах не решился, и ему оставалось лишь удалиться. Поскольку никто ему не ответил, последнее слово осталиось за францисканцем, что и составило единственную его победу в этом противостоянии.
— Ну что ж, уважаемые! — обратился Мануэль к зрителям. Это были солдаты и торговцы, дворян среди них не было. — Представление окончено!
— Слышали, что сказал идальго? Нечего вам тут смотреть! — Пепе перешел к решительным действиям, отталкивая зевак. — Если хотите что-то купить, пожалуйста, подходите. А просто так не надо здесь стоять!
Он вел себя как альгвасил, полностью уверенный в своем праве разгонять сборища, и под влиянием этой уверенности люди действительно разошлись.
— Уважаемый Педро-Луис! — объявил Мануэль. — Через несколько минут мы с удовольствием примем ваше приглашение.
Семейство его друзей-маркитантов, с большим интересом наблюдавшее сцену с монахом, тоже оставило их, подгоняемое старшим Валенсиано.
— Дон Мануэль, разрешите мне вступиться за этого чурбана, который чуть было не поднял руку на духовную особу, — промолвил Пепе.
— Сержант Крус, — перебил его Мануэль. — Я не собираюсь наказывать солдата, заступившегося за беззащитных женщин. Скорее его следует наградить. Да и тебя, пожалуй, тоже. Наградой вам будет херес, который мы сейчас разопьем в гостях у моих друзей!
Бальтасар бросил на него взгляд, в котором Мануэль неожиданно для себя прочел уважение. Пожилая женщина что-то проговорила, повернувшись к солдату-цыгану. Он ответил что-то на ее же языке.
Мануэль с интересом смотрел на женщин, особенно на молодую. В последние недели в его поле зрения находились одни лишь вооруженные мужчины (если не считать некоторых придворных дам, которых можно было увидеть только издалека), и теперь его взгляд отдыхал на облике девушки.
Никогда прежде не доводилось ему встречать людей, одетых как две сидящие перед ним незнакомки, — в этом монах был прав. На каждой была нижняя рубаха, а поверх нее — завязанное через плечо на манер римской тоги покрывало из широкого куска сукна. Грудь была оголена очень сильно, и по этой причине Мануэль не решался смотреть на девушку в упор, несмотря на ее миловидное лицо. Юбки доходили до самых стоп, а на ногах не было никакой обуви. Хотя дни стояли теплые, июньские, это выглядело очень непривычно.
— Спасибо молодому красивому идальго, — произнесла старшая женщина хрипловатым голосом. Чувствовалось, что говорить по-кастильски для нее непривычно. Она что-то добавила на том же незнакомом языке, и Бальтасар опять откликнулся.
— На каком языке вы говорите? — спросил Мануэль («Где ты, Алонсо, знаток языков?»).
— Это
— Почему вы пришли сюда? Ведь здесь война, а вас могут принять за мавров, потому что вы одеваетесь не так, как христиане, — идальго скользнул взглядом по лицу и открытой шее девушки и тут же отвел глаза, — и плохо говорите на нашем языке.
Женщина опять что-то произнесла по-цыгански, и Бальтасар пояснил:
— Небольшая группа цыган проживает в окрестностях Альхамы[29]. Торговля там идет не особенно бойко, поэтому они часто привозили свои ювелирные изделия в Гранаду и продавали там мусульманам, которые их охотно брали. Сейчас Гранада закрыта, и цыганам приходится искать новые способы заработка. Поэтому эти женщины и приехали сюда. Продали кое-что из украшений. Хотели продать больше, но помешал монах.
— Пусть в следующий раз приходят с провожатыми, — посоветовал Мануэль.
— Спасибо красивому идальго, — опять сказала женщина.
Немного помолчав, Мануэль спросил, не понимая, зачем он это делает:
— Как вас зовут?
— Я Зенобия. А молодку зовут Лола.
«Лола». Это имя кольнуло Мануэля. Он вдруг сообразил, как давно не вспоминал даму своего сердца Долорес де Сохо[30].
