— Я получила серебряную медаль.
— Вот видите, как это отлично.
Катя опустилась в кресло, оглядела цветные ковры, шелковую кавказскую мебель, рояль у стены и большие акварели неизвестного художника: какие-то сказочные земли, заливы, полные света, бьющего со дна… В углу возносились к небесам горные пики и прямо по ним катилось затуманенное солнце.
— Не правда ли, эти акварели прелестны? Они — ни о чем, мечта, видение художника!
Женя полулегла на тахту, в углу над ней, на маленькой полочке, Катя увидела поясной портрет Саши Проминского. Около него пунцовела роза.
Женя поймала Катин взгляд.
— Узнали?
Проминский выглядел здесь слишком зрелым. В Катиных воспоминаниях он остался другим. Как все это было далеко и… по-детски.
Адвокат приехал к чаю. Он одобрил Катино желание отправиться к Тихому океану. Туда никто не хочет ехать, а там, честное слово, раздолье. Во Владивостоке в прогимназию принимают учителей даже без университетского диплома. Андрушкевич предложил Кате место учительницы во владивостокской городской школе.
Далеко, край света, но — новый мир! И настоящая работа.
Накануне отъезда сестры долго сидели в казарме, в той комнате, где родились и выросли.
Отец работал на сверхурочной, а Наталья собрала маленький ужин. Пришли молодой слесарь Парамонов с женой Варей и соседка по коридору Тишина.
— Самое главное, Катерина Михайловна, что вы из нашего рода-племени, — говорил Парамонов. — И когда будете ребят учить азбуке и всему дальнейшему, этого вы никак не забудете. Ученики-то ваши тоже будут не бог весть каких богатеев дети. И захочется вам забросить в них и одно зернышко и другое святого недовольства.
Парамонов смотрел то на Машу, то на Катю, — сестры сидели рядом.
— Что там забрасывать недовольство? — заметила Наталья. — Жизнь, поди, сама его забросит. Учительнице надо грамоте научить да честности. Честного человека вырастить — великое дело. Ну, прошу…
Она поставила посреди стола большое круглое блюдо с дымящейся картошкой.
— Хороша, — сказал Парамонов, — вот, Варя, тебе бы…
— Научится, научится, — успокоила Наталья. — Наша бабья наука в один день не приходит. Та же грамота.
— А что бы я еще внушала детям, — заговорила Тишина, — чтоб они с детских лет видели пользу в кооперативной торговле.
— Затянула свою песенку!
— Песенка моя неплоха. Объединятся люди и откроют кооперативную торговлю. Сколько прибыли имеет торгаш! Дома каменные, деньги в банках, при лошадях кучера… А ведь вся прибыль с нас!
Маленькие быстрые глаза Тишиной на маленьком лице смотрели упрямо. Всегда, сколько Катя помнила, она носила серое в клетку платье.
— Как же не брать прибыли? — усмехнулась Варвара. — Торгаш ведь трудится, он и берет свою копейку.
— На копейку, Варвара, каменных палат не построишь… А вот кабы эти копейки шли в кооперативное товарищество…
— Мы, мастеровые, торговать не научены! — Наталья подкладывала гостям картофель и подливала в селедку постное масло. — Честное слово, в один день проторгуемся. Не то что капиталы, в трубу вылетим!
— А между прочим, надо бы и торговать выучиться, — заметила Маша.
На следующий день Катя уехала. На перроне остались родители и сестра. Отец махал шапкой. Маша вдруг побежала за поездом, точно хотела догнать убегающий вагон.
Мимо окна поплыли станционные службы. Черный потный паровоз, усиленно пыхтя, неторопливо катил товарный вагон по соседнему пути. Поезд пересекал улицы, они как-то бочком приближались к переездам и, повернувшись, исчезали вместе с грязными строениями.
Третья часть
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
Первая глава
1
Еще подростком Цацырин работал в мелкой механической мастерской Подвзорова. На всю жизнь запомнил Сергей свой первый разговор с обитавшим в том же дворе студентом Антоном Егоровичем.
Как-то весенним утром Сергей, расположившись у груды лома, приколачивал железкой подметку. Крыши домов таяли в бледно-голубом небе, занавески колыхались на ветру в распахнутых окнах. Из мастерской доносился однозвучный, тонкий, почти пронзительный звук дисковой ножовки, но сейчас на дворе, под высоким солнцем, под ветром, налетавшим с Невы, звук этот казался даже приятным. Подметка никак не приколачивалась: ботинок был старый, сапожники уже не брали его в ремонт.
Антон Егорович подошел к Сергею, посмотрел на ботинок:
— Никуда он не годится, юноша. В мусор его надо. Плохо живешь, что ли?
Вопрос Сергею показался наивным. Он хотел ответить: «Живу как все», — но студент проговорил с усмешкой:
— Подвзорову хочется выйти в заводчики — вот он и жмет из тебя все соки. Русский рабочий, брат, живет из рук вон плохо.
Антон Егорович был высок, худощав. Верхняя пуговица его косоворотки была расстегнута, тужурку он накинул на одно плечо. Он ушел, негромко посвистывая. Через несколько дней они встретились снова, и студент снова заговорил. Он говорил мягко и даже весело, но с таким страстным убеждением, что Сергей слушал его затаив дыхание. О своей невеселой жизни он думал частенько и сам. Но думы эти были простые, скучные думы. В мире существовали богатые и бедные. Он, Сергей, принадлежал к бедным. Может быть, когда-нибудь он и выбьется в люди, станет мастером или даже хозяином мастерской… Но Антон Егорович повернул все иначе. Он сказал, что рабочий, не переставая быть рабочим, может и должен жить хорошо.
— Что же для этого нужно сделать? — спрашивал он Сергея, теребя пальцами бородку. — Для этого нужно твоего хозяина Подвзорова и других Подвзоровых силой заставить поступиться своими доходами.
— Силой? — не поверил Сергей.
Студент засмеялся. Смеялся он так же, как и говорил: мягко и весело.
— Ты думаешь, как это тебе своего Подвзорова заставить силой?! Да, одному тебе трудновато…
Он присел рядом, привалясь спиной и локтями к доскам. Золотистые глаза его то погружались в широко раскрытые глаза Цацырина, то уходили далеко в небо… И Сергею казалось, что именно там он находит свои необыкновенные слова.
— Понял? — спросил под конец студент. — По глазам вижу, что понял. Ты, брат, не дурак. Слету
