сторон ветрам. Старушка хозяйка жила неизвестно чем. К ней заходили какие-то девушки, какие-то мужчины… бог с ними, Цацырин им не судья.
Он работал, и зарабатывать теперь, после согласия Валевского на новые расценки, должен был прилично. Однако не это занимало его. Все силы его были устремлены на то, чтобы связаться с подпольным социал-демократическим кружком.
На своем верстаке он нашел листовку, — значит, на фабрике Валевского не только сторонники Юрченки и Зубатова. Несколько раз он заговаривал с Хвостовым. Однако Хвостов отмалчивался — то ли не понимал намеков, то ли притворялся непонимающим.
Порайонные собрания «Союза рабочих механического производства» Сергей продолжал посещать, но не столько для того, чтоб ближе знакомиться с этим движением, сколько в надежде встретить того, чей голос однажды прозвучал на собрании с такой чудесной силой. И еще по одной причине он посещал порайонные собрания. Не придет ли на собрание Маша? Кто она, откуда она? Мелькнуло тогда синеглазое лицо и пропало в морозной ночи. Может быть, забыть про нее? А как забыть, когда не забывается?
На одном порайонном собрании получилась для Юрченки маленькая неприятность. Выступил рабочий с Симоновского завода и заявил, что ревизионная комиссия обследовала денежный отчет председателя «Совета» Юрченки и не могла в нем разобраться. Сотни, а то и тысячи рублей ушли неизвестно куда. Юрченко говорит: «На извозчиков истратил!» — и приложил бумажку, что на извозчиков истратил. А на каких извозчиков, когда, по каким надобностям?
Юрченко сидел рядом с оратором, глаза его бегали по сторонам, он вытирал ладонями щеки и гладко прилизанные волосы и, привстав, сказал, что ревизионная комиссия не поняла его деятельности. Понять же нужно было так, что у него нет времени на составление отчета, есть другие дела, поважнее… В зале одни зааплодировали, другие засвистели.
Цацырин оглянулся и вдруг увидел Машу. Девушка сидела в третьем ряду от него, расстегнув жакетку и сняв с головы платок. У Цацырина даже дух захватило…
Собрание кончилось неопределенно: «ура» не кричали, «Боже, царя храни» не пели. Маша пошла к выходу, Цацырин протиснулся, нагнал ее, прикоснулся к плечу. Она улыбнулась одними глазами. На улице сказала:
— Здравствуйте, Сережа!
— Я так и знал, Маша, что встречу вас…
— Я иду слушать московских ученых, — сказала Маша, — они будут выступать по рабочему вопросу на открытом собрании. Хотите… пойдем вместе?.. Только надо торопиться. Юрченко уж, наверное, ускакал на извозчике… — Говорила серьезно, как учительница с учеником.
— Что ж, и мы возьмем извозчика.
— Извозчика? В самом деле…
Узенькие санки, лошадь не больно шустрая, полозья поскрипывают. Цацырин, как полагалось в санках, обнял девушку за талию, прижал ее к себе едва заметно и от этого почувствовал такую радость, что самому даже стало странно.
Откашлявшись, сказал:
— А воздух в Москве посветлее нашего, питерского… Хороший воздух.
— Да, хороший, — согласилась Маша.
Больше они не разговаривали. Важнее всяких слов для Цацырина было то, что он имел право, пусть совсем незаметно, пусть совсем неощутимо, но прижимать девушку к себе…
Маша тоже молчала. Может быть, ей было неловко? Но тогда она могла сказать: мне неудобно, Сережа, снимите свою руку. Однако она молчала.
Через четверть часа санки подъехали к длинному зданию; здесь уже было много санок, одни подъезжали, другие отъезжали, люди входили в широкие двери.
Цацырин и Маша тоже прошли и разделись, где все раздевались.
В первых рядах сидели офицеры и господа. Толстые важные лица, золотые цепи по жилетам, перстни на пальцах… И дамы такие же важные, меховые муфты в руках, меховые пелерины на плечах…
По правде сказать, Цацырин в таких залах не бывал.
Осторожно прошли вдоль стены и сели в двадцатом ряду. На сцену вышел дородный господин и устроился в кресле рядом со столиком, на котором блестели графин с водой, стакан и колокольчик. Через минуту вышел второй дородный господин и стал говорить о потребительских лавках.
Из его слов получалось, что рабочие потребительские общества спасут рабочие семьи от нищеты. Оратор доказывал это, называя длинные цифры и тут же складывая, вычитая и умножая их. Выходило, что с потребительскими обществами самая многосемейная рабочая семья будет благоденствовать.
— Здорово! — сказал Цацырин Маше.
После этого господина выходили еще господа, дородные и недородные, бородатые и бритые, и говорили, говорили… Одни о кассах взаимопомощи и потребительских обществах, другие о библиотеках- читальнях для рабочих. Говорили о таких вещах, о которых в Петербурге рабочие могли только шептаться. Что же это такое? Может быть, это уже и есть победа рабочего класса? Если не вся, то хоть частица победы… Маша, как вы думаете?
Но тут на сцену вышел мастеровой и заговорил совсем о другом. Он стал рассказывать, как его обыскивают при выходе с завода… Вот здесь, в первых рядах, почтенная публика… Небось вас, господа, не обыскивают? Да что — вас! На заводе в охране служит его благородие поручик. Так и его не обыскивают. Никогда, ни разу! А под пальто его благородие каждый день таскает медь! Известно, что уже и домик на эту медь построил!
Маша смотрит на Цацырина, он читает в ее глазах: «Молодец!» — и произносит вслух:
— Машенька, он — молодец!
Маша кивает головой.
— Тот, кто председательствует, — агент охранного отделения, и вот этот тоже… — шепчет она о прилично одетом невысокого роста господине с аккуратной испанской бородкой. Господин простирает руки к залу и оповещает собравшихся, что в Москве разрешен властями специальный совет, который будет разбирать всякие споры между рабочими и хозяевами.
Он говорит до того счастливым, до того сладким голосом, что один этот голос выдает его с головой.
Затем на эстраду вышел пожилой мастеровой и заявил, что рабочему человеку наносит вред напряженный труд при низкой сдельной заработной плате.
По залу, по средним и задним его рядам, прошла волна. Наконец-то нашелся человек, который сказал о самом важном.
Раздались голоса:
— Заводчик не работает, а ест и пьет сколько хочет, а мы, мастеровые, как псы!
Агент охранки, председательствовавший на собрании, привстал и зазвонил в колокольчик.
— Господа, господа, внимание! Не волнуйтесь! Все присутствующие согласны, что здоровье наших дорогих мастеровых иной раз подвергается ухудшению… И вот сейчас всеми нами уважаемый приват-доцент Вормс выступит и разъяснит, что нужно делать для того, чтобы здоровье господ мастеровых и рабочих не ухудшалось, а улучшалось.
Приват-доцент, стройный брюнет, заговорил певучим голосом. Он объяснил, что на потерю здоровья влияет незнание господами мастеровыми гигиенических правил.
В зале стало тихо. Первые ряды важно подняли головы, с интересом внимая приват-доценту, говорившему о том, на сколько минут нужно по утрам открывать форточку, какую гимнастику рекомендуется делать и какие существуют системы дыхания, одни из которых явно полезны, другие явно вредны, а третьи — для одних могут быть полезны, а для других вредны.
Цацырин искренне удивился. Он никогда не думал, что не умеет дышать. Раз человек живет, значит, он и дышит… Вот и все умение. Оказывается, при работе за станком надо внимательно следить за своим дыханием и уметь регулировать его, тогда здоровье будет не убывать, а прибывать.
Первые ряды слушали внимательно, в остальных возник шорох, кто-то попытался возразить, по господин Вормс повысил голос и перешел к тому, что надо учредить общества взаимопомощи. Этим обществам предстоит великое поприще: они будут знакомить своих членов с приемами подачи первой
