миллион пошлют на убой. Товарищи, будем, что ли, продолжать работу? Вон кран стоит… А вон Кудинов… Нас еще много, пусть давит!
— Братцы! — воскликнул Кудинов.
— Не о тебе, Кудинов, речь! Товарищи, нужно готовить политическую стачку! Общую политическую стачку города! Поднимем всех!
Он чувствовал себя точно в огне. Вот оно, подошло, наступило! На днях он узнал: в Баку началась стачка! Грандиозная всеобщая стачка! Руководит ею молодой революционер — Коба, глава Кавказского союзного комитета РСДРП, порвавшего с меньшевиками. Известие обожгло Цацырина, подхватило, понесло на крыльях тревоги и радости. И вот сейчас эта жестокая в своей тупой предопределенности смерть Евстратова! Будет с нас таких смертей!
Цех был битком набит людьми — котельщики, инструментальщики, даже корабельщики Коссюры и Красули. Цацырин повернулся к ним, вскинул правую руку — и сам не узнал своего зазвеневшего голоса.
— Товарищи, — выработаем требования, заставим заводчиков признать нас за людей! Начался великий бой, — вот уже скоро три недели, как рабочие Баку, предъявив экономические и политические требования, прекратили работу. Бастуют целые районы, целые заводские поселки, русские, армяне, грузины, персы, без различия пола, возраста, национальности! Пятьдесят тысяч стачечников! Жизнь в городе замерла, остановились конки, не действуют телефон и телеграф, газеты не выходят. Среди наших врагов паника! Пролетариат мстит за бессмысленную войну с Японией, за гнет и бесправие. Товарищи, бакинцы указывают нам путь. Поднимем всех на политическую стачку!
… Вечером на квартире у Варвары собрались представители цехов. Входили молча, молча здоровались друг с другом, садились.
Никогда, кажется, не были так серьезны и сосредоточенны посетители этой комнаты. В самом деле, великая на всех ответственность.
Когда сошлись все, Дашенька сказала:
— Товарищи, приступим к выработке наших требований!
10
Евстратовы снимали комнату в Прогонном переулке. Там и лежал котельщик, недавно сильный и ладный, а теперь несуразно огромный, раздавленный.
Жена его и Феня Добрынина суетились вокруг тела.
Наталья принесла белье, потому что у Евстратова не было чистой пары…
Она вошла, обняла без слов вдову, и обе женщины долго стояли так.
— Вот, Дуня, — сказала наконец Наталья, — дождались мы с тобой горя.
Она села на стул. В комнате было торжественно и тихо, как всегда бывает там, куда пришло большое несчастье.
— Теплой водой надо.
— Не обмыть, — возразила Евстратова. — Раздеть невозможно.
— Тогда обмой лицо, руки, ноги.
— От лица ничего не осталось.
— Сядь или приляг, — сказала Наталья, — мы с Феней все сделаем сами.
Она приподняла полотенце, покрывавшее лицо покойника, и увидела, что действительно ничего нет: ни лица, ни головы — лепешка.
«Жизнь человеческая!» — подумала Наталья.
— Как теперь жить? — тонким, надорванным голосом спросила Евстратова.
Она сидела у печки на табуретке, вытирая лицо концом головного платка; два ее мальчика стояли тут же.
— Белье-то не налезет… Ведь он теперь каков…
— На спине разрежем. Ты прошенье подай на завод о пенсии.
В прихожей послышался шум, точно шлепали руками по полу.
— Поди открой, — сказала Евстратова сыну. — Кто там еще?
В комнату, переставляя тело на руках, вполз клепальщик Быков. В прошлом году, когда он работал гидравлической клепалкой, у электрического крана лопнула подъемная цепь и судовой котел весом в пятьсот пудов сорвался с большой высоты. Быкова отбросило в двухсаженный колодец. Оттуда его вытащили изувеченным.
— Пришел поклониться! — сказал он простуженным голосом, снял шапку и бросил на пол. — Укокошили Евстратова! Каюк! А я вот живу! А на кой черт?.. Эх!..
Он сидел на своих культяпках посреди комнаты, с большой лохматой головой, с выпяченной грудью.
— Курить есть?
— Посмотри там, — велела Евстратова сыну.
На окне, на газетном листе, была рассыпана махорка. Мальчик взял щепоть, оторвал клок бумаги, подал калеке.
— Да, вот так и живем, — сказала Наталья.
Она осмотрела комнату. Обои у потолка отстали, особенно возле печи, потолок был черен. «Лучше белить комнату, чем обоями оклеивать», — подумала она.
— Если что будет нужно, зайди ко мне, — сказала она Евстратовой.
Дома у себя Наталья застала Варвару.
В Варварину комнату пришли совещаться представители от восемнадцати мастерских — восемнадцать человек.
Варвара сказала им;
— Располагайтесь, я с девчонкой переночую у Малининых.
Поставила самовар, положила на шкафик два пеклеванных хлеба и ситный.
Впервые после смерти Парамонова в комнате собралось так много людей. А ведь и он тоже мог бы быть здесь! И на могиле его она уже не была давно — не успевает.
Сейчас у Малининых Варвара прибирала девочку.
— Чаю, что ли, выпить, — вздохнула Наталья, — на душе до того муторно и неспокойно…
Варвара сказала:
— Забастовка, наверное, будет… Машарин с корабельной — и тот говорит: «Видать, пришла пора!»
— Да, видать, пришла, — тихо проговорила Наталья. — Ох, только страшны эти забастовки!
Она насыпала углей в самовар и тоненько щепала лучину.
Захлопали внизу двери, заскрипели лестницы, звуки тяжелых шагов и голоса наполнили коридоры.
Уже все знали о несчастье и о том, что будет забастовка. Уже многие знали о всеобщей стачке в Баку. По-разному звучали голоса в коридорах: одни — довольно, другие — гневно, третьи — озабоченно.
«Надо! Если покоришься — смерть! — подумала Наталья. — Катю вот до сих пор крепко держит царская тюрьма…»
Она покрыла стол суровой скатертью, заварила чай.
— Вы еще не спите, слышу разговор… — Полина вошла в комнату, в белом пуховом платке, в синей аккуратной блузочке. — Не знаю, где мой Сергей болтается.
Она теперь частенько заглядывала к Малининым, всегда в чистенькой блузочке, и не догадаешься, что жена мастерового; умеет за собой ходить, ничего не скажешь — и черную работу делает, а все чистенькая…
Зайдет, веселенькая, прибранная, а глаза тревожно обегают комнату: высматривает, дома ли Маша.
