Денщик внес пакет, завернутый в клетчатый платок, в какой заворачивают подарки, положил на столик. Саката развернул — кинжал! К кинжалу приколота записка с подписью дарителя — адъютант полка!
Пот выступил на лбу Сакаты. Он не хотел умирать. Умирать должны другие, Саката должен жить.
Он так устал метаться по комнате, что одурел и сел в углу на циновку.
Опять скрипнула дверь, опять денщик принес пакет в подарочном платке. Три пакета сразу!
К вечеру Саката получил пятьдесят кинжалов. Это был невероятный позор. Даже его друзья прислали ему кинжалы, даже они предпочитали видеть его мертвым! Из-за какой-то негодяйки, потаскухи! Агнески!
Ждал письма генерала Футаки. Письмо решит его судьбу.
Денщик дважды бегал на квартиру к лейтенанту. Мисао еще не вернулся.
Наступила ночь. Куча кинжалов лежала в углу комнаты. Принесли записку от командира полка. Он вежливо спрашивал, не собирается ли капитан Саката открыть торговлю кинжалами.
Итак, Саката перешел все пределы медлительности, разрешаемые законом чести. Но что такое закон чести, если человек хочет жить? Потерять жизнь из-за того, что он, естественно, как мужчина, пожелал женщину?!
Еще недавно полное, лицо его осунулось, глаза лихорадочно блестели. Подошел к сабле, вынул ее из ножен. Боевая сабля!.. Денщик подал ему полотенце. Саката обмотал клинок полотенцем от рукоятки до половины лезвия. Так удобно взять рукой. Денщик с надеждой смотрел на офицера.
Но Саката положил саблю на стол и вернулся на старое место, в угол.
Он не хотел верить, что это должно произойти. Генерал Футаки всегда так благоволил к нему!..
Ночь. Темнота, Все спят, Все, кто ни живет на земле в эту ночь, все счастливы, Только пред одним человеком стоит то чудовищное, что стоит перед Сакатой.
Вышел во двор. Огляделся. Небо полно звезд. Ветер. Морозный, но приятный. Лучше самый страшный мороз, чем…
— Сходи еще разок к лейтенанту Мисао.
Денщик ушел.
Денщик имеет возможность ходить куда хочет. Он будет завтра жить, и послезавтра, и, наверное, проживет сто лет. Как только англичанка стала вырываться, нужно было зарезать ее, нож-то ведь был на поясе.
Какое недомыслие! Все подумали бы на китайцев, друзей русских!
Он почувствовал такую тоску оттого, что не зарезал женщину, которая возбудила его желания, что застонал, и в это время в комнату вошли лейтенант Мисао и денщик.
Саката застыл, раскрыв рот.
Лейтенант протянул ему маленький пакетик в клетчатом платке.
Все было кончено!
Саката сделал усилие и поклонился лейтенанту, благодаря его за услугу.
Он остался один.
Проходила ночь. Уже ничего не могло измениться, но Саката сидел в углу; перед ним на полу лежала сабля, до половины лезвия обмотанная полотенцем.
Он видел ее и не видел. Не было никаких надежд. Однако он сидел и ждал.
Рассвет.
Саката задрожал, увидев первый луч рассвета. Через час будет светло.
Он знал, что нельзя прожить ему этот час, но он не мог не прожить его и прожил этот последний час своей жизни в тошнотном тумане, где все чувства и мысли напоминали кошмар во сне.
Первым на заре в комнату вошел капитан Хаяси, враг Сакаты, и сел на пол у двери. Пришли еще трое и тоже, не говоря ни слова, сели. К утру комната полна была офицеров, которые молча сидели вдоль стен и смотрели на Сакату.
Саката ненавидел их. Они рады: несчастье случилось не с ними! Но разве не мог Саката быть среди них, счастливый, уважаемый? Разве еще недавно, свидетельствуя против Юдзо, он не был таким же, как они?
Вот в чем японское — в лицемерии! Сидят его однополчане, полные лицемерного негодования, и смотрят на него. А что, если предложить вам: над собой проделайте эту чудовищную операцию! Ну!..
Саката перестал что-либо соображать. Когда-то он проповедовал теории завоевания, уничтожения миллионов людей, теперь ему предстояло уничтожить себя, и это оказалось невероятно трудным.
Уже почти ничего не соображая, но чувствуя, что длить более невозможно, он привстал, поставил саблю в угол, взялся руками за ту часть лезвия, которая была обмотана полотенцем, думал еще минуту помедлить, но кто-то с силой толкнул его в спину, и он с размаху напоролся животом на острие.
Лезвие вошло легко, Саката вскрикнул и сполз на колени.
Офицеры выходили, толкаясь в узких дверях, денщик возился с Сакатой, помогая ему сделать еще несколько нужных движений.
2
Логунова после его освобождения временно прикомандировали к штабу армии, не поручив никаких обязанностей. Он спросил у генерала Сахарова, где он должен квартировать, и Сахаров ответил так, что Логунов понял: квартировать он может где угодно. По-видимому, Сахаров считал, что нужно время для того, чтобы история с поручиком потеряла свою остроту. Логунов поселился в разрушенной деревушке, поблизости от батареи Неведомского и лазарета доктора Нилова. Фанзу батарейцы быстро привели в порядок. Притащили досок, китайской бумаги из шелковых очесов для окон, сложили печку, каны выстлали циновками.
Получился отличный дом! И в этот его дом однажды на целый день приехала Нина.
Она обошла дворик вдоль глиняной стены, местами разбитой, местами размытой, долго сидела в фанзе на канах, положив голову Логунова к себе на колени, и в этой позе, древней как жизнь, было огромное, ничем не победимое торжество жизни. Потом затопила печурку и стала готовить обед. Провизии было много — целая корзина.
— Тут и мое, и Вишневская дала, и Ползикова, и доктор Петров… «Живите целый день, — сказал доктор Петров, — и чтобы сытно и счастливо!» Какой милый рыжий доктор Петров!
После обеда они вышли в поле. С севера дул холодный ветер, но солнце светило ярко, и желтые поля вокруг не имели печального вида. Шли по узкому, комкастому проселку, проселок вел на запад. Там Монголия, а за Монголией — Россия!..
Вдоль проселка ехал обоз. Крытые подводы скрежетали колесами по жесткой земле, заваливались в рытвины, кони с трудом вытягивали их оттуда, повозочные кричали и хлопали кнутами.
Деревни были справа, деревни были слева, иные стояли на голой земле, иные тонули в старых, может быть вековых рощах. Восемь солдат несли на плечах китайский гроб, сделанный из таких толстых бревен, что лучше и не придумать для устройства блиндажа.
— Я не уеду сегодня вечером, — сказала Нина, когда они вернулись в фанзу, — я уеду завтра утром.
Да, они оба не представляли себе, как можно расстаться сегодня вечером…
На следующий день Логунов проводил Нину до лазарета и отправился в Мукден.
В Мукден прибывали новые батальоны, этапы были забиты запасными офицерами, приезжие рассказывали о том, что делается в России, и расспрашивали о том, что делается в Маньчжурии.
Тучи песка гнал ветер по мукденским улицам, китайцы ходили в длинных ватных халатах, шапках- ушанках и туфлях на толстых подошвах, Оказалось, что в армии нет нужного количества теплого обмундирования. Офицеры и солдаты надели кто полушубки, кто шинели, кто те же китайские ватные куртки, над головами подымались черные папахи. Трудно было отличить солдата от офицера.
