Кацуми шел к поселку по узкой тропинке, заваленной породой и щебнем. По склонам холмов пробивалась жесткая растительность, тропинка то спускалась, то поднималась, Наконец он увидел бараки и рабочих с головами, повязанными грязными полотенцами; рабочие тащили нагруженные носилки, катили тяжелые тачки. Они не смотрели на Кацуми, полагая, что это какой-то конторщик или надсмотрщик.
Кацуми пригласили в контору. Он был одет просто, даже бедно. Кто он? Агент заказчика? Ах, журналист! Еще новая порода людей — журналисты!
Но если журналист умен, он может прославить хозяина и его богатство… Кацуми разрешили посещать копи, жилища рабочих и делать все, что ему велели в редакции.
Он бродил под землей в узких штреках. Углекопы трудились в одних набедренных повязках: своей кожи не жалко, тряпья жалко, за него хозяину деньги плачены. Надсмотрщики, не стесняясь присутствием журналиста, избивали рабочих, — им казалось, что именно за это, за преданность хозяину, их похвалит журналист.
По вечерам Кацуми навещал рабочих.
Среди гор добытого угля и породы, на склонах голых холмов, протянулись ветхие бараки, почерневшие от времени и непогоды. Внутри — сплошные нары в два этажа. Спали наверху, спали внизу… Лохмотья и грязь.
Семейным давали квартиру — крошечную комнату. Окно заклеено промасленной бумагой, у окна куча циновок и тряпья — семейное ложе, у двери каменная ро и несложные кухонные принадлежности. Как ни старается женщина содержать в чистоте подобный «дом», это не в ее силах. Рождаются дети, но большинство тут же и умирает.
Кацуми близко познакомился с углекопом Ясуи. Законтрактовал Ясуи на копи знакомый агент, насуливший ему всевозможных благ: и деньги будут, и хорошенький маленький домик, и жена будет носить не только бумажные кимоно, но наденет и шелковое, и сейчас же, как только Ясуи подпишет контракт, он получит аванс в сто иен.
Ясуи подписал контракт. На радостях они с женой пошли в театр посмотреть смешную пьесу. Почему не посмеяться, когда в жизнь человека приходит удача? За билеты они отдали последние деньги, но завтра будут новые.
Денег назавтра не было. Ясуи с трудом отыскал своего агента.
— Друг, где же обещанные?
Знакомый захихикал и развел руками:
— Когда-нибудь будут, Ясуи-сан… Сообразите сами, если деньги вам дать сегодня, вы их сегодня же и потратите, а так вы долго будете ими обладать. Очень выгодно.
Ясуи с женой и других законтрактованных посадили в поезд и отправили в копи.
Работа была тяжелая; пусть была бы она еще тяжелее, по давала бы возможность жить. Заработок не покрывал долгов за помещение и обед. Когда истек срок контракта, измученный Ясуи хотел искать счастья в другом месте, но оказалось, что его не отпустят до тех пор, пока он не отработает того, что за ним числилось.
До сих пор Ясуи и жена его не теряли надежды на освобождение. Ясуи напрягал все силы, чтобы расплатиться с компанией за еду, жилье и тряпье и уехать куда глаза глядят. Жена его походила на прозрачный кленовый листок, маленькая, почти девочка, — а ведь она не была девочкой, она была взрослой женщиной; недоедание, нищета и душевное угнетение делали ее хрупкой и тщедушной.
Вечером на пустыре за бараками, когда заря окрасила в нежнейшие тона небо, Кацуми говорил углекопам о необходимости объединиться в профсоюз. Только объединившись в союз, можно заставить компанию пойти на уступки.
Однажды во время речи в задних рядах зашумели. Какие-то люди настойчиво стремились вперед. Кацуми разглядел: вперед проталкивался высокий, худощавый господин с черными усиками, в соломенной шляпе на затылке, с толстой тростью в руке, которой он колотил по плечам тех, кто расступался не слишком быстро. За ним пробиралось еще двое. Когда эта тройка выбралась в первые ряды, господин надвинул шляпу на лоб, оперся на трость и стал слушать.
Хочешь слушать? Пожалуйста, слушай.
Кацуми рассказал о невероятных прибылях компании, а затем перешел к военному вопросу: Япония хочет страшной кровавой войны с могучей страной. Зачем эта война, кому она принесет славу? Может быть, вы, углекопы, нуждаетесь в войне для улучшения своей жизни и счастья? Быть может, вам нужна военная слава?
Худощавый господин еще более надвинул шляпу на лоб, поднял трость и крикнул:
— Э-э… замолчать!
Но Кацуми только повысил голос и продолжал разоблачать военную клику, которая ради достижения своих целей будет на полях сражений уничтожать японский народ.
— Э-э… замолчать! Я говорю, Канемару, член дзинго! А ну-ка!
Его спутники, опустив головы, кинулись на Кацуми. Они думали, что Кацуми — этот презренный социалист — ничего не знает, кроме своих презренных слов, и что сейчас на всю жизнь они отобьют у него охоту говорить против войны.
Никто из них не предполагал, что дед Кацуми имел диплом за полное знание дзю-до и всем своим тайнам обучил внука. Два драчуна, бросившиеся с опущенными головами на Кацуми, один за другим полетели в толпу, а Кацуми стоял, расставив ноги, положив руки на бедра, и спрашивал:
— Кто еще из представителей великой партии дзинго хочет закрыть мне рот? Ты, Канемару? Прошу тебя, закрой мне рот. — И он сделал несколько шагов по направлению к Канемару.
Драчуны Канемару лежали на земле и, приподняв головы, следили за Кацуми; встать они не решались.
Канемару стремительно рванулся к толпе, но углекопы стояли стеной и не пропускали его; теперь они видели, кто такой Канемару и кто такой Кацуми, и кричали от восторга, созерцая, как противники Кацуми боятся приподняться с земли.
— Садись и ты на землю, — приказал Кацуми члену дзинго, — а то ты мешаешь мне видеть моих слушателей.
И Канемару послушно сел на землю. По быстроте расправы с его лучшими драчунами, по неуловимой четкости движений Кацуми глава местного отделения дзинго понял, что имеет дело с мастером самого высшего пояса дзю-дзюцу, а это кроме страха вызвало в нем еще и непреодолимое благоговение.
Вернувшись в Токио, Кацуми узнал, что социал-демократическая партия «Сякай Минсюто», которая начала свое существование в тот самый день, когда, захватив номера «Рабочего мира», он уехал на Хоккайдо, вечером того же дня, то есть 20 мая 1901 года, прекратила свое существование.
Вот как применяются законы в Японии, а ведь «Сякай Минсюто» была открыта на основании японских законов!
Сен Катаяма готовился к большому путешествию, в практической работе его заменял Нисикава. Его- то и застал Кацуми в загородном ресторанчике, когда тот беседовал с группой товарищей о трудностях на пути японского революционера. Самая большая трудность в том, что пятьдесят процентов японского пролетариата — женщины, текстильщицы, и даже не женщины, а девушки, девочки, которые, проработав на фабрике три года, возвращаются к себе в деревню. И с новыми работницами нужно начинать все сызнова. Одно утешает: девушки возвращаются в деревню под власть отцов, братьев, мужей, но разве они не сохранят в памяти то, что узнали здесь? Сохранят, и детей своих научат!
Когда кончилось совещание по этому вопросу, паровозный машинист компании «Нихон» рассказал о том, что случилось с лидером их союза Тераи. Еще недавно Тераи был преданный рабочему классу человек. Он смело отстаивал требования рабочих и был на железной дороге самым большим авторитетом: «Сказал Тераи!», «Распорядился Тераи!»
Это мало нравилось компании, и она наконец прибегла к помощи полиции. Но едва полиция навестила домик лидера, как на дорогах компании началась забастовка. Убытки первого же дня убедили правленцев, насколько ошибочен путь, избранный ими. Председатель правления упросил полицию прекратить дело, и, когда движение восстановилось, он пригласил к себе Тераи и богатыми подарками поблагодарил его за то, что забастовка и убытки прекратились.
Тераи принял подарки: «Почему не принять? Это ведь куплено на мои собственные, украденные у
