— Не задерживай меня, ваше благородие, — крикнул фейерверкер, — не имею права, казенное имущество! — И ударил по копям.
Алешенька выхватил револьвер.
— Вот прицепился! — Фейерверкер оглядывался в поисках поддержки.
— Положи раненого! — рявкнули два солдата с винтовками, третий уже сбрасывал с зарядного ящика доски и столы.
— Ваше благородие! — обратился третий. — Запишите номер его парковой бригады. Я его на новом месте найду и пересчитаю все зубы.
Раненого уложили, зарядный ящик покатился к северу.
Только сейчас Нина сообразила, в какое она попала положение. Лазаретный отряд не мог остановиться в этом потоке. С того времени, как она соскочила на землю, прошел час, — лазарет теперь уже бог знает где!..
— А где ваш очередной бивак? — спросил Алешенька.
— Дайте карту.
Алешенька снял с шеи карту. Деревня, указанная Ниловым, лежала в стороне от Мандаринской дороги.
— Но Петров-то поехал по Мандаринской дороге!
— Часть пути можно сделать и по Мандаринской. Я ваш должник, Нина Григорьевна, ведь это из-за моей неловкости… Конь есть, садитесь.
Он наложил компас, заметил градус отклонения, и два всадника заторопились через поля, по которым без путей и дорог двигались те же армейские обозы вперемешку с толпами солдат.
— Всю ночь я поджигал склады, — говорил Алешенька. — Запасов у нас оказалось чудовищное количество. И знаете чего особенно много? Дров! Интендантство собиралось стоять под Мукденом несколько зим. Вы знаете, дрались мы великолепно. Солдаты не хотели уходить с позиций. В самом деле, оставлять то, что защищалось с таким упорством!
— Но ведь это не ново, Алешенька, вспомните Ляоян!
— Я все помню. За месяцы мукденского сидения главнокомандующий провел колонные пути отступления для каждого корпуса, чтобы не было в случае отступления беспорядка. Теперь же все бросились на Мандаринскую дорогу. Вот цена этой предусмотрительности.
Чем дальше от Мандаринской, тем местность делалась пустыннее. По времени давно уже должна была показаться названная в записке Нилова деревня. Но среди зимних холмов не было никаких деревень.
Неожиданно донеслись артиллерийские залпы. Залп следовал за залпом.
Здесь, за Мукденом, загорелся ожесточенный бой.
— По-видимому, ехать дальше по этому направлению бессмысленно, — сказал Алешенька.
Совсем близко раздались винтовочные выстрелы.
Быстро приближаясь, скакала группа всадников.
— На наших усталых конях мы от них не уйдем, — проговорил Алешенька. — Ничего не понимаю; здесь же не может быть японцев. Самое плохое в мире — не понимать.
Всадники приблизились, К счастью, они оказались не японцами, — скакали ординарцы штаба 1-го корпуса.
— Скорее, скорее! — торопили они, — Там японцы, справа тоже японцы.
— Каким путем? Откуда?
— Прорвались у Каузаня. Но это пустяки, какие-то шалые разъезды. А вот там, где бьют пушки, — там плохо. Между наступающими японскими армиями — коридорчик всего в восемь верст. Он полон наших войск. Японцы рвутся изо всех сил… не позволяет же им сомкнуться батарея, всего одна батарея! Залегла в лощине и стреляет с такой дьявольской силой, что японцы ничего не могут поделать. А батарею защищает не то полк, не то остатки полка. Это солдаты! Каждому в ноги нужно поклониться.
Хорунжий тронул коня.
Все, что было, мало походило на действительность: импань под Мукденом, Мандаринская дорога, японцы, которые уже кружили по соседним горам…
Наконец Нина и Алешенька попали в поток обозов. Это были обозы 2-го разряда, тяжелые пароконные четырехколесные повозки и артиллерийские парки.
Обозы двигались без дорог по холмам и оврагам. Кони, выбиваясь из сил, тащили по комкастой земле доверху нагруженные подводы. Никто не знал точного направления. Ходили слухи, что железная дорога и все пути к Телину перерезаны.
Не было теперь ни шуму, ни криков. Люди и животные выглядели неимоверно усталыми. Казалось, вот-вот кони станут — и все остановится.
Глаза у Нины слипались, минутами она засыпала в седле.
Алешенька говорил:
— Нина, вы свалитесь, — не засыпайте!
— Да что вы, Алешенька, я не сплю. — Она снова засыпала.
Очнулась от выстрелов, шума, криков. Слева за холмы спускалось багровое солнце, справа над обозами рвалась шрапнель.
И ничто не могло остановить паники. Она была подготовлена всем: неожиданным отступлением, незнакомой трудной дорогой, слухами о том, что японцы обошли…
Скакали запряжки, освобожденные от зарядных ящиков, подвод, двуколок.
Имущество, провиант, огнестрельные припасы, денежные ящики — все выбрасывалось, все оставлялось.
Среди этого несущегося к северу потока, под багровыми закатными тучами, под тяжелым небом, в торопливых разрывах шрапнели Алешеньку Львовича и Нину рысью несли кони, хотя и усталые, но, как и люди, обезумевшие.
Закатное небо меркло, спускалась темнота. Спереди доносился шум, приглушенный далью, шум движения тысяч ног и колес.
— Мандаринская дорога! — крикнул Алешенька.
Они слезли у стен деревушки, потому что Нина не в состоянии была ехать дальше. Небо было звездно и холодно. Вокруг деревни и на улицах стояли подводы, кони. Люди спали всюду; сходили с подвод, коней, ложились на землю и тут же засыпали.
— Подождите, я найду для вас фанзу! — Алешенька пошел по дворам.
Свободной была только большая фанза, за столом спал офицер. Алешенька разбудил его.
— Занята под конвой главнокомандующего! — сказал офицер.
— Да ведь конвоя нет.
— Вы правы, конвоя нет.
— Надо устроить сестру милосердия.
— Отстаньте, — сказал офицер, — какие тут сестры милосердия! — Он снова заснул.
Алешенька, не споря с ним, пошел за Ниной. Он ни о чем не мог и не хотел думать, ни о том, как все это случилось, ни о том, что происходит, ни о том, что будет завтра. Он мог думать только о Нине и был счастлив, что заботится о ней.
Нина спала на земле около коней. Ему хотелось взять ее, спящую, на руки и отнести в фанзу.
Но он вздохнул, притронулся к плечу, позвал.
Нина покорно пошла за ним.
Шагали через спящих, обходили столпотворение повозок.
— Алешенька, можно спать и на улице.
— Вот сюда, еще десять шагов!
Алешенька повел девушку на хозяйскую половину. Здесь горел очаг, было жарко и дымно, китаянки возились около котла и столиков.
Хозяин сначала не хотел допустить вторжения гостей в свою семейную комнату, но, получив десять рублей, захотел. Принес ведро горячей воды, мыло, полотенце.
От пыли и мороза саднило лицо, из губ сочилась кровь, но Нина и Ивнев с наслаждением смывали
