Лариса узнала эту мину. Ворон вёл себя так, когда ему до смерти хотелось отколоть что-нибудь неприличное, но мешали обстоятельства.
— Ах, не отвечаешь! — Лариса протянула руку, Ворон отодвинулся, снова хихикнул, возбуждённо и нервно, так, что Ларисе тоже захотелось хихикать и жеманиться.
Она сжала ладонь в кулак, вытянув указательный палец — и Ворон сделал то же самое. И они дотронулись друг до друга на одно мгновение, а потом Ворон вскочил с кресла.
— Сумасшедшая девчонка! — крикнул, прижимая к груди гитару. — Жить надоело?! Фу, дьявол, — а глаза у него горели ярким тёмным огнём и лицо, кажется, тоже светилось бледным лунным светом.
Лариса тёрла губы кончиком пальца. Она ещё ощущала ледяной холод руки Ворона — прикосновение обожгло её, как сухой лёд. Сердце колотилось, как после часа страстных объятий.
Ворон стоял в обнимку с гитарой и честно пытался выровнять дыхание.
— Если ещё раз так сделаешь, я уйду, — сказал, всё-таки чуть-чуть задыхаясь, но не сдвинулся с места.
— Я больше не буду, — протянула Лариса детским голосом и рассмеялась. — Честно. Что, торкнуло, вещая птица?
Ворон усмехнулся и снова сел. Устроился в квадрате тусклого уличного света, как в прожекторном луче, перехватил гитару профессиональным концертным движением, гордо сообщил:
— Я, чтоб ты знала, больше не ширяюсь. Я кое-что покруче нашёл.
— Здорово. Просто здорово. Вот — весь Ворон в одной фразе. А тебе что ж, непременно умереть надо было, чтобы отколоться, да, солнышко? Или — на что ты там пересел с героина? На смолу и серу?
— Да ладно, кончай меня пилить, зануда! Давай я тебе лучше песенку спою, хочешь? Колыбельную?
— Колыбельную Кипелова… Это было бы чертовски громкое молчание…
— Ларк, я серьёзно.
— Давай. Из ненаписанного что-нибудь.
— Из неопубликованного, блин.
Лариса улыбнулась, кивнула. Прилегла, свернулась клубком. Ворон тронул струны. Музыка тёмной неземной прелести поднялась, как туман, заволокла все… Ворон не писал стихов, зато был потрясающим композитором — при жизни. Впрочем, раньше Лариса не слышала ничего подобного — очень узнаваемая душа Ворона в музыке была облечена таким неописуемым потусторонним великолепием, что падало сердце.
Жаль, что это нельзя записать, думала Лариса, тая в тёплых слезах на грани сна и яви. Восхитительный прощальный подарок, заметило одно из Ларисиных «я», в полусне уже непонятно, какое именно. Ну почему же — прощальный, возразило второе. Просто — подарок судьбы. Свидание с мёртвым женихом, как в готической балладе. Какой восторг, какое тихое счастье — Ворон, ночь, музыка…
Лариса мягко отплыла в сон, как по мерцающей тёплой воде. И во сне она продолжала слышать гитару…
Римма жила на свете, чтобы помогать людям. Это было её кредо.
Как всегда случается с людьми, рождёнными помогать другим и творить добро, её судьба была к ней несправедлива. Люди часто — тоже.
Муж Риммы оставил её с ребёнком десять лет назад. Развод сопровождался такой громадной волной несправедливых обвинений, что другая женщина просто захлебнулась бы в этой грязи. Римма выдержала, не сломавшись, её поддерживали свыше. Часто бывает так, что мужья оказываются сугубыми материалистами, но муж Риммы оказался к тому же жестоким циником. Он сделал всё возможное, чтобы разорвать связь Риммы с непостижимыми силами, но она была настолько стойкой, что предпочла миссию служения миру и людям своему личному счастью. О другой женщине можно было бы сказать — она осталась одна. Римма осталась с Богом.
Когда муж был ещё с ней, удивительные способности Риммы ещё, можно сказать, зарождались и дремали. Но когда он ушёл, и мелочная тирания закончилась, её сверхчувствительность чрезвычайно обострилась, перейдя грань, за которой начинаются настоящие чудеса.
Раньше Римма работала в крохотном магазинчике, торгующем экзотическими вещицами и литературой по эзотерике — это было вроде призвания.
Она всегда много читала, и чем дальше — тем больше, а чем больше она читала, тем яснее ей становился мир, а люди просто сделались прозрачными, как стекло. Теперь, когда Римме открылся Истинный Путь, загадок в мире не осталось вовсе. Всё стало очевидно. И все вопросы были решаемы, и везде был свет без всяких теней и стопроцентная хрустальная ясность.
Римма поняла, что замужество было испытанием свыше. Жестокость испытания была вознаграждена откровениями и чистой любовью сына, который являл собой полную противоположность мужу. Он был светлейший из всех виденных ею юношей, её Жорочка. Он был чистой, почти ангельской душой — и именно поэтому жестокий и грязный мир людей неизменно его отвергал. Ему, конечно, не о чем было разговаривать ни с современными мальчишками, интересующимися только компьютерами и водкой, ни, тем более, с девицами, просто-таки воплощениями Вавилонской блудницы — поэтому естественно, что большую часть времени он проводил с ней, с мамой. Порок Жорочкиного сердца, который сначала казался Римме несправедливым наказанием, был, напротив, благословением и помощью свыше, ибо избавил её хрупкого сына от смертельного кошмара службы в армии. Все линии Судьбы были рассчитаны заранее. Всё было правильно. Теперь Римма уже никогда не роптала больше.
Римма веровала, но уж конечно не так, как предписывает официальная церковь. После того, как некий батюшка наорал на неё, назвав её астральных проводников бесами, а её мировоззрение — духовной порнографией, Римма поняла, что всё официальное — пусть даже и религия — ослепляет души и приводит все нежные человеческие струны к грубому и плоскому шаблону. Её духовные учителя, начиная с Елены Блаватской и кончая Мегрэ, не выносили никакой несвободы. Римма считала, что они совершенно правы.
В конце концов, храм у каждого в душе.
Для того, чтобы
Сначала он приходил во сне, давая советы. Советы эти всегда отличались лаконичностью и точностью и были безупречнейшим инструментом помощи людям. Римма узнавала, как снять порчу, как вылечить сглаз, как закрыть дыру, пробитую в биополе — и результаты её работы были до такой степени впечатляющи, что она вскоре приобрела прочную известность необыкновенно талантливого и успешного экстрасенса.
Потом появилась смесь трав, освобождающая её дух и позволяющая общаться с тонкими сущностями и душами, отошедшими в иной мир. Души поражали откровениями своих живых друзей и родственников. Иногда, в особенно благоприятные дни и с людьми, хоть сколько-нибудь чувствительными к вибрациям тонкого мира, Римме удавалось даже вызвать зримый облик усопшего — лёгкое облачко эктоплазмы. Это производило едва ли не большее впечатление, чем лечение симпатическими методами. Римма прославилась и как медиум.
Римма оставила работу в магазине. Теперь у неё было слишком много работы с людьми, нуждающимися в помощи. Римма никогда не брала с тех, кому смогла помочь, непомерных денег — она ничем не напоминала тех мерзавцев и шарлатанов, которые были рады нажиться на чужой беде. Ей платили, сколько могли — и этого хватало на то, чтобы жить и помогать. Римма была вполне счастлива — до того октябрьского дня, когда Антон привёл в её дом девушку по имени Лариса.
Девушка Римме не понравилась. Антон был милым мальчиком, учеником Риммы, чистой душой, ради него Римма стала разговаривать с его знакомой, но только — ради Антона. Эта девица курила, а Римма не переносила табачного дыма. Но не в том беда — Лариса оказалась скептиком, холодным циничным скептиком, скептики обычно не посещали жилища Риммы. У девицы была отвратительная манера усмехаться, когда при ней говорили о вещах, недоступных для её примитивного приземлённого сознания. Она спорила с Антоном по поводу возможности вступить в контакт с умершим. Её скепсис нарушал вибрации
