— Ты очень хорошо выглядишь, — мрачно сказал Антон, глядя на старый плакат, прикреплённый булавками к обоям: с него юный Ворон в шипастой и кожаной рокерской сбруе улыбался, обнимая гитару. На шее — стальной скарабей на широкой цепочке. Его команда звалась «Жук в муравейнике».
— Ты мне или Ворону? — спросила Лариса, дожидаясь, пока кофе дойдёт.
— Конечно, тебе. Знаешь, я жутко рад, что ты выбираешься из депрессии. И что снова улыбаешься. Это очень хорошо, потому что при существующем положении вещей силы тебе понадобятся.
— А что, — развлекалась Лариса, — звёзды Сад-ад-Забих противостоят созвездию Водолея?
— Лар, я серьёзно.
Лариса выжала в чашку с кофе кусок лимона, добавила ложечку мёда — придвинула угощение Антону. Улыбнулась.
— И я серьёзно. Я верю. Я заранее под всем подписываюсь. Я становлюсь медиумом, как ваша сумасшедшая Римма. Причём я — круче. Я сегодня разговаривала с Вороном.
Антон поперхнулся первым глотком кофе и закашлялся. Лариса с самым услужливым видом похлопала его по спине.
— Ты — действительно серьёзно, что ли? — спросил Антон, отдышавшись.
— Я серьёзно, и ты серьёзно, и мы серьёзно оба. Тошечка, Ворон приходил этой ночью. Объяснил смысл этих Римминых каракулей и на гитаре мне играл.
Антон смотрел на Ларису, и глаза у него были, как блюдца, а кофейная чашечка стояла на столе совершенно неприкаянно.
— Ты меня обманываешь, — пробормотал он наконец. — Не может быть.
— Ну почему, — Лариса отпила кофе и со вкусом откусила печеньину. — Почему великая Римма или великая Ванга могут прозревать будущее и общаться с духами, а я — нет? Чем я хуже?
— Ты не просветлённая, — лицо Антона даже сделалось строже на пару мгновений. Этакий страж Истины, скажите пожалуйста. — Ты… Да ты не говорила бы таким тоном, если бы с тобой это действительно случилось. Не может быть.
— Да почему?
— Когда к обычным людям являются мёртвые, они заикаться начинают. И это ещё — по меньшей мере, а ты так об этом говоришь, будто твой Витька к тебе с концерта заскочил.
— Не исключаю такой возможности. Не знаю, дают ли концерты в тонком мире, но если дают, то, может быть, и с концерта. И играл замечательно. Тошечка, он играл замечательно! И был мил, мил невероятно.
— Погоди, погоди… он… как дух может играть на гитаре, ты понимаешь, что говоришь? Он был как сгусток эктоплазмы? Да?
Лариса рассмеялась.
— Как ты себе это представляешь — Ворон и сгусток чего-то там? Да он просто вошёл и сел. И сидел со мной полночи. Разговаривал и играл для меня. А что такое эта твоя плазма — я понятия не имею.
Антон нахмурился и скрестил руки на груди.
— Всё понятно. Я должен тебя предостеречь, Лариса. Римма права. Она звонила мне сегодня, сказала, что твоя душа вся окутана тёмным облаком. Я просто занервничал. Я даже посмотрел твой гороскоп, а там у тебя сущий кошмар. Ты не сердись, ладно? Просто теперь я понимаю, что Римма имела в виду.
— А я вот — нет.
— Слушай, пожалуйста, выслушай серьёзно. Духи в таком виде смертных не навещают. Это был демон.
— О, круто. Значит, Ворона повысили.
— Лар, ну пойми! Тут же душа в опасности, твоя душа! Знаешь, визитёры из…
— Мест, не столь отдалённых?
— Да не перебивай одну минуту! Гости из…
— Чтобы сердцу легче стало, встав, я повторил устало: «Это гость лишь запоздалый у порога моего, гость — и больше ничего»…
— Лар, я…
— Каркнул Ворон: «Never mort!»
— Лар, ну как ты можешь…
— А ты как можешь, Антон? Демон, да? Ну чего там — давай уж сразу Молох, Люцифер и Азраил. И Волан-де-Морт заодно. И все — за моей душой. А почему это ты и твоя Римма так заботитесь о моей душе? Может, я сама разберусь?
Антон встал.
— Лар, прости, у тебя, кажется, не так уж много друзей?
— Да, правда, — ответила Лариса, тоже вставая. — Не так уж много… осталось… в толстом мире. Правда. И что?
— Да то, что до твоей депрессии никому нет дела, и до твоей души никому нет дела. А человек иногда нуждается в помощи…
— О, свыше?
— Лар…
— В помощи, значит? — Лариса вдруг почувствовала, что постепенно начинает выходить из себя. Утренней свежей лёгкости — как не бывало. — В помощи? А где вы с Риммой были, когда я действительно по стенам шарилась от боли и думала, как бы ухитриться вены не вскрыть? Когда аптечку в мусоропровод спустила, чтобы таблеток не нажраться? Я тебя не упрекаю в том, что ты тогда не заходил — я понимаю, баба в соплях — это скучно. Но скажи, за каким чёртом мне помощь сейчас? А? Когда мне хорошо? Когда мне в первый раз за этот чёртов год хорошо?
Пока Ларису несло, Тошечка-астролог слинял с лица.
— Лар, прости, мы потеряли много времени, так вышло… но всё можно исправить, — заговорил он торопливо, заглядывая Ларисе в глаза преданно и виновато. — Римма очень просила тебя зайти сегодня или завтра. Она совершит ритуал на изгнание бродячих духов и квартиру твою закроет. И тогда всё будет действительно хорошо…
— Нет.
— Что «нет»? — спросил Антон оторопело.
— Нет, не пойду. Нет, не будет. Нет, я не хочу закрывать свой дом от Ворона, живой он или мёртвый, дух, ангел, чёрт — не хочу. И все.
— Он тебя убьёт. Или — хуже, — изрёк Антон замогильным голосом. Весь его вид был — живое воплощение заботы, печали и сочувствия. — Римма предупреждала, что он теперь может на тебя воздействовать. Как ты не понимаешь, что тут уже один шаг до беды?
— Нет.
— Да что — «нет»?
— Ворон не причинит мне вреда, — твёрдо сказала Лариса.
Антон сделал попытку схватить её за руку, якобы в порыве неодолимого чувства, но потерпел фиаско.
— Как же ты не понимаешь! — вскричал он в отчаянии. — Мёртвый — не то же самое, что живой! Он уже не принадлежит нашему миру! Он уже совсем не такой, как раньше! Лар, знаешь, как в древности говорили — слишком долгая скорбь по покойнику смерть зовёт…
— Живой Ворон или мёртвый — он мне вреда не причинит, — повторила Лариса, чувствуя тошный холод. — Прости, пожалуйста, Антон. Кофейку мы попили, а теперь мне потянуться надо немножко. У меня вечером выступление. Ты мне, конечно, звони…
И Антон, судя по вытянувшемуся лицу, понял, что аудиенция окончена.
Антон действительно понял. И даже больше, чем Лариса хотела сказать.
Он вышел на улицу, но хрустальный голубой день был совершенно серым. И солнце было серым. И под ногами была сплошная слякоть. Выставили. Снова выставили.
Сам виноват.
