музыкальный центр. Потом закурила и задумалась.
Ты с ума сходишь, сказало новое «я». И скоро сойдёшь такими темпами. Только сумасшедшие во всём видят тайные знамения. Знаешь, милочка, в чём твоя беда? Ты никак не можешь смириться с тем, что твой парень мёртв. Что нет его уже. Нигде. Вот это тебе надо принять. А ты слушаешь психов и сама потихоньку дуреешь. И от тоски готова принимать галлюцинации за откровения свыше.
Я, действительно, не могу смириться, сказало старое «я». Я неверующая, но я не верю и в это «нигде». И он был не только моим парнем, видишь ли. Он был моим другом, моим близким другом — многие женщины могут таким похвастаться?! Мы были двумя бойцами в одном строю, мы дрались за себя, сколько могли, нас не понимали, нас принять не хотели, нас слишком мало любили, а мы спиной к спине дрались за право быть услышанными и увиденными… и любимыми… и я выжила, а он погиб. Мужчины не так терпеливы и терпимы, им конформизм ненавистен, они смиряться не умеют… и он использовал героин, как обезболивающее, когда открывались раны.
Нас одними сапогами пинали.
У меня, вероятно, может быть муж, могут быть дети, но у меня больше не будет Ворона, вот в чём дело. Поэтому…
Поэтому в жизни нет никакого смысла, ты хочешь сказать?
А какой? Есть, спать, может быть, ещё и трахаться, танцевать для этих уродов под потрясающую музыку Ворона, которую они не то, что слышать — видеть аудиокассету с её записью не достойны… и ещё — терпеть то снисходительно-похотливо-добродушное отношение, какое ты всегда получаешь от мужчин, если ты женщина, если ты красивая женщина, если ты имеешь несчастье родиться блондинкой.
Что можно увидеть в глазах блондинки? Заднюю стенку черепа. Будь оно всё проклято!
Ух ты! Тогда пойди да и повесься, бедняжечка, съязвило новое «я». Слабо?
Слабо мне, слабо. Иначе я бы вместе с ним ширялась этим чёртовым героином… И что же мне теперь делать? Что? Опускаться, раскисать по бабьей слабости, да? Спиваться, что медленнее, чем скалываться, не так надёжно и гораздо противнее? Может, ещё замуж выйти — за какую-нибудь благополучную насекомую тварь с формулой бытия «Пива — и в койку»?!
Внезапно Лариса ощутила, как в душе поднимается холодная волна тихой ярости. Тоже мне — одинокий боец. А ну — смирно! Утри сопли. Жрать меня захотели, значит? Жрать меня, да? Ну хорошо, жрите. Но я уж позабочусь застрять у вас в глотке.
Лариса заварила кофе термоядерной крепости, выдавила в чашку пол-лимона и положила столовую ложку мёда. Отхлебнула горячей, горькой, кислой, сладкой черноты, закурила и с удовлетворением почувствовала, как проясняются мысли.
Внутренний компьютер занялся подбором и сортировкой нужных файлов. Видеоплеер крутил куски снов. Стоп-кадр: Ворон за решёткой. Ведь не было же между нами этой решётки. Откуда она взялась? Стоп-кадр: мерзкая улыбочка Эдуарда из окошка автомобиля. Сопроводительный текст: сны эти — это попытки Ворона докричаться до меня и ещё чьи-то попытки ему помешать. Эдуард?
Руки Ларисы сами собой сжались в кулаки, так что ногти врезались в ладони. Эдуард. Умершие во сне продолжают делать вид, что они правят, снова запел в записи Бутусов или, скажем, Ворон. Вот о чём. Ну-ну. Только я ж, мой усопший начальник, кол осиновый забью в твою… поганую яму. Очень глубоко.
Лариса рассмеялась нервным злым смешком. Да они же там и вправду мёртвые! Они же действительно, взаправду мёртвые! И почему это, хотела бы я знать, одни мертвецы мешают другому вступить со мной в контакт?
О, я поняла — голод! Они не такие, как Ворон. Они — голодные твари.
Ну погоди, подумала Лариса в каком-то злом упоении. Я тебя накормлю. Досыта. Не обрыгайся.
В тишине неожиданно резко зазвонил телефон. Определитель высветил номер Антона.
Лариса взглянула на этот номер, и яркая мысль полыхнула, как молния. Римма, как будто, предлагала через Тошечку поставить какую-то там защиту в моей квартире. От Ворона.
Ты на кого работаешь, гадина?!
Лариса взяла трубку. Краем глаза увидела в зеркале суровое лицо Мата Хари.
— Лар, это я, привет, — сказал Антон, и его голос прозвучал как-то не очень уверенно.
— Привет, — ответила Лариса холодно. — Чего изволите?
— Лар… я тут с Риммой поговорил, — пробормотал Антон. — Знаешь, я, вроде бы, её убедил… Она согласна с тобой поговорить. Ты извини…
Поговорить. Так-так. Звуковая дорожка. «Эта идиотка, тупая, как пробка», — сказал Ворон. О чём это мне с ней разговаривать? И где же это твой, Тошечка, кураж и крутость?
— Я с ней разговаривать не хочу, — сказала Лариса. — А тебя, помнится, просила договориться насчёт вызова духа, а не насчёт светской беседы.
— Понимаешь, — замялся Антон, — вообще-то она не хочет… Но ты всё-таки с ней поговори, может, она…
— Знаешь что, — голос Ларисы был сущим гибридом полярного льда и скандинавского боевого меча. — Идёт твоя Римма в задницу под барабанный бой. Вместе с разговорами.
— Лар, я… — начал Антон, но Лариса швырнула трубку, не дослушав. У неё щёки горели от жестокого удовольствия.
Не теряя боевого пыла, Лариса набрала номер «Берега».
— Ночной клуб «Берег», старший менеджер, — гнусаво ответили на другом конце города. Голос вдруг показался Ларисе ужасно похожим на другой голос, такой же гнусавый, который в своё время она случайно услышала у Ворона в мобильнике: «Ой, девушка… скажите Ворону, ему по делу звонили…»
По делу. Дело по венам. Проколы в вене называют «дорогами». В могилу… И даже если я обозналась…
— Это Дэй, — отчеканила Лариса. — Мне нужен господин Эдуард.
— Подождите минуточку, — ответили так же гнусаво, но гораздо любезнее.
Заиграла музыка, какая-то сладенькая классика. Шопена им, Шопена! Похоронный марш им, а не Вивальди!
— Эдуард слушает, — воткнулся в ухо жестяной манекенный голос.
— Это Дэй, — сказала Лариса, прикрывшись злостью, как щитом, не чувствуя ужаса, только гадливость и отвращение. — Вы говорили, что я могу взять выходной. Мне нужен завтрашний день.
— Нет, — отрезал Эдуард.
— Почему? Вы сами мне предлагали. Я плохо себя чувствую, — чёрт тебя побери, прибавила Лариса мысленно — и это отлично отразилось в интонации.
— Я отпущу вас в среду. Не завтра.
— Вы обещали. Вы меня обманули?
— Извините, Лариса. Завтра вы работаете. Это не обсуждается. До свидания.
Трубка запищала. Лариса посмотрела на неё, как на удушенную крысу. Отказ Эдуарда не расстроил её, а разъярил ещё больше. Ах, не обсуждается? Ну хорошо же, падаль. Посмотрим.
Не успела трубка коснуться рычага, как телефон зазвонил снова. Антоша. Дьявольщина, не дом, а пресс-центр!
— Что надо? — рявкнула Лариса.
— Лар, ты меня не так поняла, — умоляюще промямлил Антон. — Римма же не против. Она просто говорила, что хочет тебя о чём-то предупредить перед сеансом, вот и всё… Ты не сердись, пожалуйста…
— Много чести — на вас сердиться, — буркнула Лариса, изобразив, как меняет гнев на милость. Но это она только изображала. — Когда?
— В понедельник, в полночь. Хочешь, я тебя отвезу?
Да пошёл ты, подумала Лариса. Не трогай папину машину, папу рассердишь.
— Я сама доберусь, — сказала сухо и жёстко. — Точное время?
— Да, Римма уточнила только что… Лар, я…
— Всё, пока, — сказала Лариса и оборвала разговор.
Закурила и открыла форточку. За окном стоял серый день, моросил дождь — водяная пыль, но пахло уже не морозом, а нежной сыростью марта. Лариса вздохнула полной грудью.
