тому же мы обратили внимание на высказывания вашего мужа в газете.
Она достала листок с распечаткой электронной версии местной газеты «Гломдален» и развернула его на столе. Осе Берит Нюторпет впилась в него взглядом:
— Господи, да уж с тех пор сколько лет прошло… Вы же не думаете, что мой благоверный только и делает, что ловит медведей и спроваживает их в Осло?
— Ничего такого я не думаю. Но мы обязаны проверять все мыслимые и немыслимые версии. Вот тут он высказывает мнение… — Она процитировала кусочек интервью: — «Вот взял бы кто да изловил голодного медведя, а потом выпустил его в лесочке прям рядом с Осло; вот посмотрели бы мы тогда, как они запоют, чинуши да политики, которых хлебом не корми — дай только пожалеть всяких диких зверей».
Осе Берит оборвала ее:
— А вы представляете себе, сколько труда нам приходится вкладывать в уход за овцами? Это же вся наша жизнь. — У нее аж в глазах потемнело. — Вы как думаете, каково это — выйти утречком на пастбище, а там повсюду загрызенные овечки? Или нам уже и разозлиться иногда нельзя?!
Все это Нина Йенсен могла понять.
— И когда ты вот только что вернулся домой с полным кузовом овечьих тушек, то можешь ляпнуть что-нибудь, словечко неосторожное вырвется у тебя.
Нина была полностью согласна с тем, что высказать свой гнев и возмущение — это еще не преступление.
— Но мне все же хотелось бы переговорить с вашим мужем, а дома я его не застала.
Нюторпет раздраженно вздернула подбородок:
— Он ушел с моим двоюродным братом.
— А куда?
— Да есть у нас домик, вот как отсюда ехать, так прямо за Реной. Они раньше вечера не вернутся.
Нина Йенсен старалась быть как можно любезнее: ей не хотелось раздражать эту женщину без надобности.
— Я вам сейчас назову некоторые даты и время суток. Мне бы хотелось, чтобы вы хорошенько подумали и попробовали припомнить, где тогда находился ваш муж. Постарайтесь, пожалуйста.
Когда младший инспектор вернулась в гостиную, другая женщина, которую звали Сигни, вдруг пулей выскочила из дальней комнаты. Позади нее возник здоровенный верзила, черты лица которого свидетельствовали о монголизме. Нина Йенсен растерялась, не понимая, опасен ли он. Верзила ввалился в гостиную, остановился и стал их по очереди разглядывать. Потом двинулся к Нине. Она вздрогнула. Он поднял сжатую в кулак руку, ударил себя в грудь.
— Освальд мишку ловить! — крикнул он так, что из перекошенного рта потекла слюна.
Осе Берит Нюторпет осторожно приблизилась к нему и взяла за руку.
— Ну-ка, Освальд, садись, — сказала она сладким голосом и подвела его к дивану. — Она обернулась к инспектору. — Вам бы лучше уйти: Освальд становится очень беспокойным, когда здесь появляются чужие.
31
Когда Аксель, переодевшись в спортивный костюм, запер за собой дверь клиники, было начало первого. На этой неделе он сумел выкроить для себя дополнительное свободное время. Он почувствовал, что ему это необходимо. Выходя на задний двор, он услышал, как кто-то окликает его по имени. Он обернулся: к нему направлялась какая-то женщина, почти с него ростом, со светлыми волосами до плеч.
— Аксель Гленне? — повторила она.
Он кивнул. Женщина представилась:
— Кайя Фредволл, журналист газеты «ВГ».
Она протянула руку, но Аксель отвернулся и стал спускаться по лестнице к двери в подвал.
— Я пыталась до вас дозвониться. Вы наверняка понимаете, что меня интересует.
— Я ухожу.
— На тренировку? — спросила журналистка.
Он довольствовался кивком, не испытывая ни малейшего желания продлить этот разговор.
— У меня есть к вам пара вопросов. Я собираюсь писать об этих убийствах, о медвежьей истории…
Аксель понимал, что следовало бы сдержать нарастающее раздражение. Он окинул ее взглядом. Женщина, похоже, нисколько не сомневалась в своем праве заявиться куда угодно и спрашивать о чем угодно.
— Мне нечего вам сказать. Ничего интересного.
— Вы даже не представляете себе, что может оказаться интересным, — сказала она, подмигивая как бы в шутку; видно было, как она силится казаться дружелюбной. — Насколько я знаю, вы последний, кто разговаривал с Хильдой Паульсен в тот день, когда она исчезла.
— Ах вот как?
— А Сесилия Давидсен была вашей пациенткой. Может, выпьем по чашечке кофе в «Брокере»? Или поедим там, если хотите.
Аксель снова поднялся наверх, остановился перед журналисткой:
— Похож я на человека, который собрался пойти пообедать?
— Нет, — улыбнулась она, еще сильнее выпятив и без того выступающую нижнюю челюсть, что отнюдь не улучшило его настроения. — Но это заняло бы совсем немного времени. Мы вполне можем и здесь поговорить.
— У Сесилии Давидсен осталась восьмилетняя дочь. Вы хоть немного задумывались над тем, каково это — остаться без матери? К тому же еще фотографии ее трупа каждый божий день появляются на первых полосах газет!
Он уже разошелся, наговорил лишнего. Но его раздражение достигло критической точки, и он был больше не в состоянии сдерживаться.
— Да помилуйте, — сказала журналистка, — мы все это постоянно держим в уме, но мы же должны учитывать и другие обстоятельства. Народ имеет право знать…
— Чушь собачья! — рявкнул Аксель и принялся дрожащими руками отпирать дверь подвала.
— Вам не кажется, что вы сейчас не очень умно поступаете? — услышал он за спиной.
Он постоял в темноте, все еще кипя от злости, непонятно откуда взявшейся, пока не пришло в норму дыхание.
От прогулки пришлось отказаться. Через полтора часа он уже входил в квартиру. Приготовил себе кофе и вышел с ним на террасу. С фьорда дул резкий холодный ветер. Аксель плотнее запахнулся в пиджак. «Вы сейчас не очень умно поступаете», — вспомнил он слова журналистки. Вот сейчас поступить умно — это позвонить ей и извиниться. Вежливо и доброжелательно ответить на вопросы, подкинуть материала еще для одного сенсационного заголовка. «Ты должен вырасти человеком, который отвечает за свои поступки, Аксель». Позвонить Мириам. Или поехать к ней. И перед ней тоже извиниться. За то, что позволил себе переступить черту, злоупотребил своим положением. Сказать ей, что они больше не должны встречаться… А вообще-то, не о Мириам ему стоило бы так беспокоиться, а о Бреде. Как бы его разыскать? Загладить свою вину за то, что нарушил тогда их договор, предал его. Но тут извинением не отделаться. «Мне от тебя ни хрена не надо!» Они родились однояйцевыми близнецами. Когда они были маленькими, невозможно было их различить, пока они стояли тихо и помалкивали.
Но голос у Бреде был другой — так и мать всегда говорила. Бреде никогда не просил, утверждала она, он требовал. «Но это не совсем так, — подумал Аксель. — Его голос всегда был исполнен того, что не находило выхода. Что никто не был в состоянии принять. Бреде принесли в жертву». Его пришлось принести
