и кепке. Резко остановился, развернув тележку поперек. Ее просто подмывало разогнаться и врезаться в нее, но в последний момент она притормозила.
— Ах, извините, — сложил он губы в гримасе показной вежливости и отодвинул тележку в сторону.
Она улыбнулась в ответ, насколько сумела дружелюбно, но улыбка вышла натянутой. Она, должно быть, выглядела довольно странно, протискиваясь мимо этой лыбящейся, морщинистой, прокуренной хари. В конце ряда показались застекленные витрины с молочными продуктами.
— Я должна купить молока, — пробубнила она.
Пять литров обезжиренного, пять литров полуторапроцентного. Десять литров? Домашние всё пьют да пьют, не могут остановиться. Пер Улав больше всех, хотя доктор Гленне говорил, что ему бы надо употреблять поменьше молочных продуктов. Пер Улав слушается доктора Гленне, но он обожает молоко, ночью встает, чтобы попить. Она представила себе, как он стоит и хлещет кислое молоко прямо из пакета. А потом у него все усы в простокваше. Скисшее молоко менее вредно, чем свежее, — так доктор Гленне сказал. А Пер Улав слушался доктора Гленне.
Мужик в серой куртке возник откуда ни возьмись у прилавка с сырами; он приближался. Наверняка заговорит с ней, скажет что-нибудь остроумное, с его точки зрения. Она развернулась в другую сторону, прибавила скорости и двинулась к ящикам с напитками. Надо бы купить несколько бутылок колы-лайт, но сейчас она не может тут задерживаться. Пиво. Пер Улав просил ее купить пару бутылочек к обеду, раз уж они собрались готовить рыбу, и она прихватила на ходу несколько, не глядя, что это за сорт. Пер Улав был в этом отношении непривередлив. Собирались рыбу готовить? Так это же она и решила. «Сегодня на обед будет рыба», — объявила она, когда Пер Улав еще стоял в дверях, а ребята уже выскочили на улицу. «Ну и чудненько», — ответил он. Рыба — это было чудненько для Пера Улава. Это
В кассе перед ней стояло четверо. Другие кассы были закрыты. Она завернула за ближайший стеллаж, притормозила тележку перед полкой со сладостями. Здесь пахло шоколадом. Жевательные конфеты и леденцы, сладкая смесь. Проскакивая мимо кассы, в которой сейчас не было кассира, на выход, она смотрела в другую сторону.
Мимо проносились стены туннеля. Отражение в окнах терялось в мрачной тени. Она не видела глаз, но чувствовала, что смотрят они злобно. Обернулась и быстро окинула вагон взглядом. Почти пустой, только двое школьников-прогульщиков и женщина в косынке, с детской коляской, наверняка из курдов: одна из мамочек в ее детском саду носила как раз такую же косынку, и она была курдка.
Сольвейг Лундвалл прочитала текст на рекламном плакате возле дверей: «Если оглянешься, то увидишь, что у тебя впереди». Дальше читать ей не захотелось. В кармане у нее была упаковка пастилок. Там же оказался листок бумаги — список того, что надо было купить. «Хлеб» большими буквами и с восклицательным знаком. Читая это, она не в состоянии была усидеть спокойно, выпустила листок из рук, словно обожгла пальцы, вскочила с места и бросилась в другой конец вагона, села спиной к пассажирам. На сиденье лежала газета. «Рынок недвижимости зашкаливает». Она перелистнула страницу. «Застрелен средь бела дня». Да, день ведь действительно белый. Имеющий глаза да увидит. «Погибла в автомобильной аварии». Она всмотрелась в фото девушки. У той были длинные светлые волосы, большие глаза и легкая улыбка на устах. В ней было блаженство.
— Чего хочешь ты от меня, ангел мой? — пробормотала Сольвейг.
На следующей странице она прочитала: «Не требуется ли тебе помощь?» Она повернулась к злобному лицу в стекле:
— Да, Сольвейг, сейчас тебе требуется помощь.
И, сказав это, она ощутила покой, даже рассмеялась — так стало хорошо на душе. Потекли слезы, она почувствовала соленый вкус в уголках рта, но это она не плакала — она чувствовала, как покой разливается в ее груди.
— Слава Тебе, Господи! — прошептала она. — Благодарю Тебя, Господь, за то, что Ты видишь меня, хоть я и блуждаю во тьме.
Она сошла на остановке «Стортинг». Куртку забыла на сиденье. Ей не было холодно, она ощущала свою легкость. Стояла на эскалаторе, возносившем ее к свету. Небо было белое и сияющее, и, стоя там, она предвкушала, как эскалатор умчит ее еще выше мостовой, поднимет над крышами домов.
На Бугстад-вейен она остановилась перед дверью терапевтической клиники. Мимо в сторону центра прошел трамвай. Она долго стояла так, прошел еще один трамвай.
— Тебе нужна помощь, Сольвейг, — повторила она.
Но это уже не подействовало. В груди что-то поднималось, однако это был не покой, скорее какие-то толчки. Она двинулась прочь от центра, по направлению к Майурстюа. «Там есть рыбный магазин, Сольвейг, там ты должна купить пять рыбин и попросить, чтобы их почистили». По другой стороне улицы шел мужчина и пялился на нее. Он был похож на пастора Браннберга салемского баптистского прихода. «Пастор Браннберг умер, Сольвейг». Она прибавила ходу. Так же поступил и мужчина на другой стороне. Он был одет в длинное кожаное пальто, волосы зачесаны назад и забраны в хвост на затылке. Пастор Браннберг ее крестил. Она помнила его лицо, когда ее вытащили из воды, его глаза, когда он благословлял ее. Пастор Браннберг всегда помогал им, именно к нему ее привели, когда она в первый раз заболела. Она пересекла улицу, остановилась прямо перед мужчиной.
— Вы мне не поможете? — попросила она.
Не отвечая, он бросился прочь, седой хвост у него на затылке болтался из стороны в сторону.
Она остановилась возле зебры, ухватилась за перила ограждения. Вот теперь снова началось, и ей с этим не справиться. Если ее собьет машина, водителю не поздоровится, а если автобус, то ничего. Такая уж у водителей автобусов работа — разъезжать по городу, и тогда всякое может случиться. Да хранит их Господь. Он заботится о водителях автобусов — они ведь орудие Божье, пусть даже и блуждают во тьме. «Как только мимо проедет красный автобус, отпускай перила, Сольвейг». Она подняла глаза к небу над зданием администрации района Майурстюа. Облака вдруг разом пришли в движение, разлетелись в разные стороны, как если бы направленные могучей дланью, свет стал нестерпимо резким. Она опустила глаза. И там, на лестнице перед входом в метро, освещенный ослепительно-белым светом, стоял мужчина. Он был бородат, со спутанными сальными волосами, в поношенном пиджаке. Лицо его было обращено к ней, и она увидела, что это Аксель Гленне. «И Он явится вновь, но они не узнают Его».
— А вот я узнаю его, — пробормотала она. — Этого же не должно пока случиться, рано еще.
Вновь волна покоя поднялась у нее в груди, заполнила ее, и у нее мурашки побежали по коже от блаженства.
Она выпустила из рук перила, повернулась спиной к плотному потоку автомобилей и пошла назад по Бугстад-вейен в сторону центра.
8
