К четверти первого Аксель Гленне отпустил последнего перед обедом пациента. Сделал запись в карточке, закрыл компьютерное окошко и перевел экран в режим экономии.
— Пора нам перекусить, — сказал он Мириам, не глядя в ее сторону.
Уже половина рабочего дня прошла, а он едва успел ввести ее в курс дела в промежутках между консультациями. После того, что произошло накануне, он ощутил некоторую неловкость, когда она появилась утром. Но, похоже, ей казалось абсолютно естественным, что они больше получаса просидели в машине за разговорами.
Аксель пропустил ее вперед в комнату для отдыха. Там было просто не повернуться, хотя там сидели только Рита и Ингер Беата. Все же удалось втиснуться рядом с ними за круглый столик. К Рите приехала племянница, и Рита угостила всех домашними вафлями. Ингер Беата хотела обсудить с ним одного пациента и показала ему стопку листочков с результатами лабораторных анализов. Поедая салат с яйцом и запивая его кофе, она изложила ему суть проблемы. Пациента мучил зуд, и он терял в весе, но в остальном казался совершенно здоровым.
— Прежде чем сказать что-нибудь, я хотел бы, чтобы наша студентка изложила свои соображения, — проговорил Аксель, пережевывая бутерброд.
У Ингер Беаты Гарберг было широкое костистое лицо и седеющие волосы, волнами ниспадавшие на плечи. Она раздраженно посмотрела на часы: до конца перерыва оставалось не больше пяти минут.
Мириам сказала:
— А вы не спрашивали, не появляются ли у него боли, когда он употребляет алкоголь?
Ингер Беата покосилась на Акселя. Тот потянулся к тарелке с вафлями и слегка улыбнулся:
— Вот тебе, Ингер Беата, вполне конкретный вопрос.
— Разумеется, спрашивала.
— И что же ответил пациент?
— Да как-то неопределенно ответил… — буркнула она и закрыла крышкой контейнер с остатками салата. — Придется мне снова его спросить.
Она об этом даже и не подумала, понял Аксель, но не стал ловить ее на этом. Ингер Беата вернулась на родину недавно, проработав два года с больными СПИДом в Ботсване. Она все еще никак не могла полностью переключиться на здешнюю жизнь, на поток пациентов, которые в основном были здоровы, но постоянно
— Еще по вафельке? — предложила Рита, протягивая тарелку.
Аксель отказался, похлопав себя по животу.
— Я забираю студентку на обход больных на своем участке, — сказал он, — в полной уверенности, что здесь ты, Рита, сумеешь держать оборону.
— Уж это ты будь спок. Только вот один тип пытался записаться на сегодня. Говорит, что подавал заявление, чтобы его записали к тебе как лечащему врачу, но его бумаги еще к нам не поступили.
— Ты ведь сказала ему, наверное, что на сегодня все занято?
— Он спросил, нельзя ли тогда записаться на завтра после обеда, а я ответила, что по четвергам после обеда ты ездишь на велосипедную прогулку. Не надо было этого говорить, наверное?
Аксель нахмурил брови:
— Пациентов не касается, чем я занимаюсь в свободное время. А почему такая срочность?
— Он не сказал почему, но настаивал на том, что ему необходимо поскорее попасть на прием.
Вернувшись к себе в кабинет, Аксель вместе с Мириам проверил содержимое экстренного чемоданчика. Они уже собрались, когда из регистратуры позвонила Рита:
— Сольвейг Лундвалл пришла.
— Она на сегодня не записана.
— Я знаю, но она не хочет уходить, не поговорив с тобой.
— Скажи, что я ей позвоню сегодня ближе к вечеру.
Он услышал, как Рита что-то говорит пациентке. Потом в трубке раздался громкий крик.
— Ты слышишь? Она кричит и ругается.
— Ну ладно, пусть зайдет.
Дверь открылась нараспашку.
— Присаживайтесь, Сольвейг.
Она застыла на месте, подозрительно косясь на Мириам.
— У меня проходит практику студентка медвуза. Не возражаете, если она будет присутствовать при нашей беседе?
Сольвейг Лундвалл резко покачала головой, и Аксель велел Мириам выйти. Как только они остались вдвоем, Сольвейг выкрикнула:
— Так не пойдет, Аксель!
Он опешил оттого, что она обратилась к нему по имени.
— Что именно не пойдет?
Она присела на самый краешек стула, готовая вновь вскочить в любую минуту.
— Ни к чему ей здесь быть, — фыркнула она и покосилась на дверь.
— Вы студентку имеете в виду?
Сольвейг не отвечала. Аксель наклонился к ней:
— Расскажите, почему вы пришли ко мне, Сольвейг.
— Блудница, — пробормотала она. — Блудница вавилонская. Ни к чему ей здесь быть. Я против того, чтобы вы здесь терпели эту Иезавель.
Аксель лечил ее не один год и давно уже научился распознавать ее состояние. Когда она начинала изъясняться библейским языком, это значило, что дела плохи.
— Я помогу вам, Сольвейг.
— Мне постоянно не хватает молока, — пожаловалась она. — Они пьют да пьют, и все им мало. Я все время закупаюсь, а все утекает как в песок.
Он не стал этого комментировать. Внезапно выражение ее лица изменилось. Отчаяние отступило, и она посмотрела на него, широко распахнув глаза:
— Я вас видела давеча.
Он не выказал удивления.
— У здания администрации Майурстюа. Вы стояли на лестнице, ведущей вниз, к станции метро, вы стояли на самом верху, на просвете — «гленне» по-нашему, по-норвежски, как ваша фамилия. А выглядели-то как нищий — с бородой, но лицо ваше, и глаза тоже. Ты был Иисус. Точно, вот именно тогда ты был Иисус, Аксель Гленне, и ты меня спас. Если бы ты мне не явился, я бы сюда больше не пришла.
Он застыл, не в силах вымолвить ни слова.
— На Майурстюа? — выдавил он наконец.
— Я видела в газете фотографию той девушки. Ей же было всего шестнадцать. Она меня хранит. Должно случиться что-то ужасное, Аксель. А царем над ними ангел бездны. Будут гибнуть люди. Пастор Браннберг повернулся к нам спиной и не хочет этого видеть. Ты единственный, кто может помешать этому.
Он взял себя в руки. Она доверяет ему. Ей случалось и раньше обращаться к нему, когда она чувствовала, что вот-вот сорвется. Когда Сольвейг начинала вести вот такие разговоры о смерти, значит, положение было серьезным. Она уже два раза пыталась покончить с собой.
— Я позвоню в больницу, — сказал он.
Часом позже они с Мириам спустились во двор, уселись в машину.
— Что же теперь будет с этой вашей пациенткой? — поинтересовалась она.
Он свернул на Бугстад-вейен, в сторону Майурстюа.
