вербовщик назвал Калифорнию. Когда он спросил, не в Европе ли это, ему ответили нечто невразумительное и посоветовали записаться в команду. Парень подписал договор, получил деньги вперед, купил себе кое-какую одежду, а остальное тут же истратил. В день отхода он узнал, что судно идет вовсе не в Европу, а на северо-западное побережье Америки, где пробудет два или три года. Испугавшись, он воспользовался суматохой на судне, сбежал с него и до полудня бродил по улицам отдаленной части города. Денег у него не было, вся одежда и прочие пожитки остались в сундучке на «Калифорнии». Он устал и проголодался, а потому решил пойти в гавань посмотреть, не ушло ли уже судно. Там его и заметил агент из конторы, который разыскивал пропавшего. Парня схватили и отвели на судно. Он сопротивлялся, кричал, что не хочет в Калифорнию, но марсели были уже поставлены, швартовы приготовлены к отдаче, и все на борту находилось в том состоянии спешки и нетерпения, которое всегда сопровождает выход любого судна в дальнее плавание. Тем, кто интересовался, в чем дело, отвечали, что мальчишка истратил свой задаток и хотел сбежать. Если бы владельцы судна знали, в каком положении оказался мальчик, они, несомненно, вмешались бы, но то ли им не было вообще ничего известно, то ли, как и всем остальным, им объяснили, что это просто бездельник, прикарманивший задаток. Как только парень очутился в море, да еще на судне, которое шло в плавание на несколько лет, он поначалу совсем упал духом и отказался работать. При виде этого капитан Артур взял несчастного к себе «боем», чтобы тот помогал стюарду да изредка выбирал с матросами снасти на палубе. В этой должности он и оставался, когда мы познакомились с ним. И хотя для него это было лучшим исходом, чем жить в кубрике и тянуть непосильную для своего столь неокрепшего организма лямку матроса, тем не менее обязанность прислуживать вместе с негром человеку, которого по части образованности и воспитания он мог почитать лишь немногим выше слуг своего отца, оказалась для него почти невыносимой. Он во что бы то ни стало хотел вернуться в Бостон на нашем судне, но капитан отпускал его лишь при том условии, если он найдет замену, что было почти невозможно. Если все, что рассказывал этот парень, было правдой, мне совершенно непонятно, почему капитан Артур, заслуживший репутацию удивительно доброго и отзывчивого человека, не захотел отпустить беднягу. Вероятно, причина здесь одна: неограниченная власть, которой пользуются капитаны торговых судов в дальних плаваниях, по-видимому, уничтожает чувство ответственности перед своими ближними даже в людях с хорошими задатками. Парня отправили на берег работать в сарае, откуда, как я впоследствии узнал, к своему удовольствию, он сбежал в Кальяо на испанской шхуне, а уже оттуда вернулся в Англию. Вскоре после прихода «Калифорнии» я заговорил о моем друге Надежде с капитаном Артуром; тот, зная его с самой лучшей стороны еще по предыдущему рейсу, сразу же отправился навестить несчастного канака и принес ему необходимые лекарства, так что больной стал быстро поправляться. В субботу вечером накануне нашего отплытия я провел час у печи и распрощался с моими приятелями-островитянами. Покидая Калифорнию, я сожалел единственно о них, ибо чувствовал такую искреннюю симпатию к этим простым и преданным людям, какую до сих пор вызывали во мне лишь мои близкие друзья. Надежда пожал мне руку и сказал, что скоро совершенно поправится и сможет работать у меня, когда я приду со следующим рейсом помощником капитана. Престарелый Мистер Бингэм и Король Маннини проводили меня до самой шлюпки и, сердечно пожав всем нам руки, пожелали счастливого плавания. Потом они пошли назад, к печи, напевая свои заунывные импровизации, в которых, как я мог понять, говорилось о предстоящем нам пути.
«Калифорния» окончила разгрузку и должна была сняться одновременно с нами. После того как мы продраили палубу и позавтракали, оба судна, стоявшие борт о борт, были приведены в полную готовность. Их высокие мачты отражались в зеркальной поверхности бухты, не нарушаемой ни малейшей рябью. Флаги как тряпки свисали с гафелей. Наконец слабый ветерок подернул рябью воду, а к одиннадцати часам установился свежий норд-вест. Вызывать команду наверх не было надобности — с утра все и так слонялись по баку, ожидая хоть какого-нибудь ветра. Мы то и дело поглядывали на капитана, который мерил ют шагами, изредка посматривая в наветренную сторону. Вот он сделал знак рукой старшему помощнику, и тот неторопливо пошел на полубак, устроился между недгедсами, посмотрел в небо и скомандовал: «Все наверх паруса ставить!» Не успел он выговорить последнее слово, как мы были уже на вантах. Никогда еще со дня отплытия из Бостона сезни не отдавались с такой быстротой.
— На фоке готово, сэр!
— Грот готов!
— Бизань готова, сэр!
— Все вниз, по одному остаться на реях!
И вот уже отданы крестовые и ноковые сезни — и паруса повисли на хват-талях. На каждом рее осталось по человеку, чтобы отдать последний узел. В тот момент, когда мы бросились к вантам, то же самое произошло на «Калифорнии», и у них также все было готово, чтобы по команде отдать паруса. Тем временем выкатили и зарядили нашу носовую пушку. Ее выстрел должен был послужить сигналом для матросов на реях одновременно отдать паруса. И вот бак окутался облаком дыма. По калифорнийским холмам разнеслось эхо нашего прощального салюта, и сразу же оба судна сверху донизу оделись в белую парусину. На несколько минут воцарился шум и всеобщий беспорядок; люди раздергивали снасти на мачтах, прыгая словно обезьяны; снасти и блоки летали по воздуху, заглушая песню навалившихся на тали марса-фалов матросов, раздавались команды. Под крики «Веселей, ребята!» марсели дошли до места, а через несколько минут были поставлены все паруса, так как дуло еще совсем слабо. Передние паруса обстенили, и «слип-слэп» — пошел шпиль под крики матросов. Несколько дружных оборотов, и рым якоря вышел из воды.
— А ну, в последний раз! — крикнул старший помощник, и под звуки хора «Время нам отходить!» якорь дотягивают к крамболу. Все делалось так быстро, будто действительно в последний раз. Реи на фоке снова перебрасопили, паруса наполнились ветром, и судно стало забирать ход, начиная свое плавание к родным берегам.
«Калифорния» снялась в тот же момент, и оба судна шли по узкой бухте борт о борт, но у самого выхода мы постепенно стали выдвигаться вперед и уже собирались прокричать трижды прощальное приветствие, как вдруг «Элерт» неожиданно стал, а «Калифорния» быстро ушла вперед. Дело в том, что поперек входа в бухту тянется бар, и из-за большой осадки наше судно, к тому же увалившееся под ветер, так как мы шли на юг, застряло там, где проскочила легкая «Калифорния».
Мы оставили все паруса, надеясь, что нас перетащит через бар, однако, потерпев в этом неудачу, взяли их на гитовы до наступления прилива. Бар стал для нас досадной помехой, и капитан выглядел не на шутку раздосадованным. «Как раз на этом месте „Росу“ выбросило на берег, сэр», — совершенно некстати сказал наш рыжеголовый второй помощник. Проклятие «Росе» и ему самому было единственным ответом, и он с обиженным видом «отвалил» к подветренному борту. Впрочем, уже через несколько минут, благодаря ветру и нарастающему приливу, мы оказались снова на плаву и двинулись к своему старому якорному месту, хотя судно при столь легком бризе почти не управлялось. Наконец мы снова стали напротив нашего сарая, обитатели которого были немало удивлены нашим возвращением. Казалось, мы были привязаны к Калифорнии, и среди матросов уже поговаривали, что нам так и не суждено уйти с этого проклятого побережья.
Приблизительно через полчаса, когда наступила полная вода, снова раздалась команда: «На шпиль!» — и якорь был опять взят на кат. Но теперь уже никто не пел и ни словом не обмолвился о «последнем разе». Видя наши странные маневры, «Калифорния» возвратилась и легла в дрейф у мыса, ожидая нас. На этот раз мы благополучно миновали бар и вскоре подошли к «Калифорнии», которая, по
