В тот день Изя должен был прийти ко мне на обед. Я его ждал к шести, а потом он обещал зайти к Саше Хайту. Он не пришел и даже не позвонил.
С Изей я был знаком с ранней юности. Познакомили нас мои одноклассницы — Неля Калашникова и Лида Лизякина
И получилось так, что я все время его куда-то устраивал. Сначала я его устроил в интернат. В моем подъезде жила директриса школы-интерната, а я дружил с ее сыном. Я попросил сына, он маму — и Изю взяли. (Изю выгнали из школы за то, что он сказал, что Ленин был еврей.)
Потом я его устраивал во ВГИК. Там тогда преподавала моя мама, так что блат был. После первого собеседования мама меня спросила:
— Этот твой Изя, он что, ненормальный?
Оказалось, что когда Изю спросили, почему он хочет стать режиссером, он ответил:
— Потому что я еврей.
— Только поэтому?
— Только поэтому, — сказал Изя, попрощался и ушел.
Когда я его спросил, что это на него нашло, он сказал, что сам не знает.
— Наверное, противно стало.
— Что противно?
— Сам знаешь, сейчас директива — евреев не принимать.
Склонность к неожиданным поступкам у Изи была. Как-то мы сидели с девочками на Чистых прудах. Мимо шла компания крепких ребят, они о чем-то говорили, прозвучало слово «дура». Изя встал, остановил их и потребовал, чтобы они извинились перед девушками за «дуру». Те сказали:
— Да ты что? Мы не о них говорили.
— А я прошу, — твердо сказал Изя.
— Ну ладно, — сказали парни и извинились.
Когда Изя сел, я спросил:
— Изя, ты чего? Я думал, они сейчас нас убьют!
— Ну не убили же!
Вообще-то Изя драться не любил и конфликтов избегал.
Потом я устроил его помрежем на 'Мосфильм. На «Я шагаю по Москве» он был уже ассистентом. После этого он работал с Андроном Кончаловским на «Первом учителе» и был вторым режиссером на разных картинах. А потом куда-то исчез.
Приезжаю я на фестиваль в Западный Берлин с фильмом «Осенний марафон», захожу в гостиницу, там сидит Изя.
Оказывается, он уехал в Израиль, там отслужил в армии. А теперь живет в Западном Берлине с мамой, женой и детьми.
— Гиечка, привет! А я тебя жду.
И тут же попросил устроить его к Гамбарову (западногерманский продюсер).
— Но как? Мы же не в Москве, Изя.
— Я ему нужен! Он работает с русскими, а я идеально владею и немецким, и русским.
Гамбаров с Изей встретился, а после сказал:
— Ладно, я его возьму, но скажи, что сначала пусть язык выучит хоть немного, чтобы можно было разобрать, что он говорит.
Последний день у меня был свободный, и мы пошли с Изей покупать подарки. Когда всем подарки купил, у меня осталось 25 марок — на них я хотел купить лекарство для печени «равахол». Но Изя не дал мне его купить, сказал, что здесь столько наших врачей — он мне бесплатно это лекарство принесет.
Потом я остановился посмотреть оправу для очков. Оправы были очень дорогие.
— А тебе что, нужны очки? — спросил Изя.
— Ты не видишь, что я в очках?
— А сколько у тебя?
— Плюс два.
Потом я хотел купить кошелек для ключей. Он мне не дал этого сделать, сказал, что нечего деньги на ветер выбрасывать, у него дома без дела точно такой же валяется, и он мне его принесет.
Я понял, что Изя мне ничего не даст купить, и под каким-то предлогом от него отделался и купил себе маленький швейцарский ножичек с пилкой и ножницами, в футляре. (С этим ножичком я не расстаюсь, он мой талисман.) Когда снимали «Кин-дза-дзу» в Каракумах, я вдруг обнаружил, что ножичка в кармане нет, и вся группа искала ножичек два часа на несусветной жаре. Все знали, я уверен, что ножичек приносит удачу.
Потом зашел в фестивальный комитет, забрал билеты на самолет назавтра и вернулся в гостиницу. Когда вошел в свой номер, увидел посреди комнаты большой картонный ящик. Спустился к портье, тот объяснил, что ящик принес посыльный, сказал: для господина Данелия.
