призывов, мычания скота, ржания лошадей, блеяния овец, а посреди этой суетливой толпы невозмутимо шагали целые вереницы важных спокойных верблюдов, караваны купцов, желающих выгодно продать свои товары в святом городе. Уже задолго до Иерусалима начинались ряды столиков — лавчонки мелких торговцев, охрипшими голосами расхваливавших товары свои. Местами были выстроены целые деревянные палатки странствующих фокусников, шутов, торговцев амулетами, таинственные шатры шарлатанов — восточных чернокнижников и гадателей. В этой серой толпе, преимущественно шедшей пешком, обращали на себя внимание пышные свиты разбогатевших на чужбине иудеев в роскошных плащах, с шелковыми шнурами для завязывания покрывала вокруг головы. Одни из них ехали на кротких мулах, окруженные рабами, других несли на носилках. Нередко встречались фарисеи, особыми обетами утруждавшие себя во время пути. Так, например, кривоногий Никирит нарочно волочил ногами, спотыкаясь о каждый придорожный камень, Медукия шел значительно перегнувшись вперед, Шикми изогнув дугой спину, а так называемый «Фарисей», с окровавленным челом, — для того, чтобы избежать соблазна, двигался вперед с закрытыми глазами, благодаря чему при столкновении часто падал, разбиваясь до крови.
Иисус и ученики шли быстро и слились с толпой лишь после Иерихона в том месте, где уже виднелись гигантские башни Иерусалима, построенные Иродом Великим. Апостолы любовались башнями, рисовавшимися на фоне неба, а Иуда с наслаждением смотрел на толпу; особенной радостью наполнял его вид многочисленных отрядов рослых галилейских пастухов, вооруженных пращами, с запасами камней в мешках. Некоторые из них, одетые в кожу или бараний мех волосами наружу, с обнаженными до колен крепкими икрами, голыми мускулистыми руками, с толстыми посохами, производили очень дикое впечатление. Но зато все они были ревностными сторонниками Иисуса.
Увидав учителя, они все стали уступать ему дорогу, приветствуя его восторженными кликами, называя его Сыном Божиим, Спасителем, Пророком. Каждый раз, когда приветствия эти были особенно многочисленными и громкими, Иуда весь вспыхивал гордым радостным румянцем, радовались и апостолы. Один только Иисус не радовался общей радостью. Он, правда, ласково улыбался им в ответ, но в этой улыбке видна была печаль, и часто, словно желая избегнуть радостных знаков внимания, он сворачивал на полевые тропинки, а по мере приближения к Иерусалиму стал все чаще и чаще напоминать о неизбежности жертвы, предвещать муки, кровь и смерть.
Серьезнее всего он говорил об этом со старым Петром, а тот с тревогой поверял свои сомнения самому дельному, по его мнению, из апостолов — Иуде. Но Иуда успокаивал его и радовался в душе, полагая, что Иисус решился, наконец, на борьбу, на пролитие крови и притом в самый удобный момент, когда склонная ко всякому возбуждению экзальтированная толпа и в особенности его жаркие сторонники переполняли город. Он еще более утвердился в своих предположениях, когда подметил предусмотрительность Иисуса, который, по-видимому, думая обмануть бдительность священников, не вошел в Иерусалим через главные ворота, а обошел город и направился в Вифанию, словно намереваясь напасть на врага сверху, с горы, захватив его врасплох.
Мария, желая приготовиться к приему Иисуса, убежала вперед.
Она весело прибежала в усадьбу и замерла от ужаса. На завалинке сидела на корточках, в растерзанном платье и с распущенными волосами, посыпав пеплом голову, с распухшими от слез глазами — Марфа. Ее окружали рабы, причитавшие на разные лады.
При виде сестры Марфа с криком бросилась к ней.
— Мария, Лазарь, брат наш, умер вчера! О, почему вы не пришли раньше! Если бы учитель был здесь, не умер бы брат наш.
— Что ты говоришь?! — отступила назад пораженная Мария, прислонилась к стене и стала тихонько плакать.
— Где вы его положили?
— На холме, под платанами…
Мария, согласно обычаю, отправилась на могилу — обширную пещеру, заваленную большим камнем. Там она распустила волосы, распорола платье на груди, села на камень и стала горько оплакивать брата.
Между тем пришел Иисус и ученики. Весть о смерти Лазаря произвела на всех угнетающее впечатление.
— Мария знает? — после некоторого молчания спросил Иисус.
— Знает и пошла к пещере оплакать его, — ответила Марфа и, охваченная новым взрывом горя, стала рвать на себе волосы и одежду.
— Пойдем и мы, — сказал Иисус, и все направились к пещере.
При виде учителя Мария вскочила с места и вся в слезах, с распущенными волосами бросилась к его ногам, говоря:
— Иисус, я знаю, что если ты пожелаешь, то поднимешь из мертвых брата моего. Разбуди его! — рыдала она.
Иисус любил Лазаря, но еще более глубоко любил он Марию; горе ее больно ударило его по сердцу, он закрыл лицо руками и заплакал сам.
Когда он опустил руки, то его влажные еще от слез глаза заблистали каким-то дивным огнем.
— Отвалите камень, — проговорил он пониженным, но удивительно глубоким и звучным голосом.
И пока рабы отодвигали камень, взволнованные апостолы не сводили глаз с лица Иисуса, бледного, как мел. Глаза учителя пылали огнем, на висках выступила синяя сеть налившихся жил.
Иисус пристально смотрел в глубь пещеры, и внезапно словно вихрь безумия поднял дыбом над лбом его рыжеватые волосы; он воздел вверх руки, казавшиеся крыльями благодаря белым широким рукавам, и воскликнул потрясающим голосом, ударившим по напряженным нервам присутствующих;
— Лазарь, тебе говорю, — встань!
Наступило такое глубокое молчание, что слышен был шелест каждого листка платана, и в этой полной ужаса и страха тишине из глубины пещеры послышался не то вздох, не то глухой стон и хруст словно расправляемых костей.
Никто не смел тронуться с места и только, когда Мария бросилась в пещеру с пронзительным криком: «Жив!», — все бросились за ней.
Стали развертывать пелены, окутавшие руки, ноги и лицо, а когда его раскутали, то он выглядел страшно. Бледный, почти зеленый, иссохший, как труп, и лишь легкое движение век и едва слышный шепот: «Иисусе» — говорили о том, что он живет.
Его взяли на руки и понесли домой. Около пещеры остались только Иуда и Иисус, бессильно опершийся о дерево. Крупные капли пота выступили у него на лбу, черты лица выражали крайнюю усталость. Иуда смотрел на учителя горящими глазами. Он не был уверен, действительно ли равви воскресил Лазаря или это был всего лишь один из частых обмороков больного, только более глубокий и продолжительный. Но Иуда прекрасно понимал и ценил нечеловеческую смелость и размах самой мысли о воскресении, восхищался высотой и мощью духовного напряжения самого учителя, так часто казавшегося ему слабым и колеблющимся человеком.
Он склонился к ногам Иисуса и смиренно с глубоким и искренним волнением проговорил:
— Учитель! Я верю, что ты, воскресающий мертвых, сумеешь побороть и живых, повергнешь их к стопам своим и победишь.
Весть о воскресении из мертвых, чудо, уже с давних пор не свершаемое ни одним пророком, жившее только в легендах о грозном Илии и об одаренном его плащом Елисее, взволновало народ до глубины души.
На другой день, когда Иисус отправился в Иерусалим, то около ворот, у подножия горы Елеонской, в деревушке Вифании, где собрались галилейские пастухи, его встретили восторженными кликами.
Мало того, они понесли его на руках, потом посадили на украшенную ковром ослицу и так торжественно вошли вместе с ним в Иерусалим, — Осанна Сыну Давида! Благословен Иисус из Назарета, грядущий во имя Господне! — кричали они, размахивая пальмовыми ветвями и устилая путь его своими плащами.
— Слава Мессии! Слава Христу! Спасителю! Да здравствует царь израильский! — крикнул чей-то голос.
— Да здравствует царь! — ведя ослицу под уздцы, кричал Иуда. — Царь! Царь!
