Проснувшись утром в понедельник, я обнаружила, что смотрю на потолок цвета белой жести и думаю о том, что теперь со мной будет. И я имела в виду то же, что героини Джейн Остин, задавая себе подобный вопрос. Ради всего святого, что со мной будет?
Когда мы наконец-то расстались с моим Гилом-гомосексуалистом — из-за следа, который оставила моя банка диетической «колы» на его столике красного дерева с инкрустацией из вишни — на следующее утро я вышла вон и первым же делом купила дешевый билет на самолет до Праги. Я сняла крохотную квартирку в старом городе и оставалась там целых три месяца. У меня кружилась голова от собственной независимости. Наконец-то я была свободна. Я пила кофе по-турецки, читала толстые книги издательства «Пенгуин» и гуляла, гуляла по мостам, наслаждаясь их спокойной умиротворенностью.
Итак, вот теперь я обрела свободу, но могла думать только о Томе. Я заплакала. А что будет, если он не опомнится?
Что мне тогда делать? С кем я буду встречаться? Что со мной будет?
Мы провели вместе четыре года. Четыре года! Ну, вы наверняка думаете, что это все же лучше развода. Это повторяют мне все подряд. По крайней мере, это не развод. Это лучше развода. И вот что я им отвечаю. Я говорю, что не так уж в этом уверена. По крайней мере, понятие «разведенная женщина» понятно всем. Разведенную женщину отвергло другое человеческое существо. Назначить свидание и начать встречаться с разведенной женщиной — это вроде как надеть чужой свитер, который висел в чьем-то шкафу; у них не получилось, но, может быть…
Я понимаю, что все это ерунда, разумеется. Развод Корделии был, пожалуй, самым жутким процессом, свидетелем которого я стала. Пока я вот так лежала утром, живое воплощение страдания, пересчитывая в уме жестяные выпуклости на потолке в попытке успокоиться, я на самом деле понимала, что эти два события нельзя сравнивать между собой. Тем не менее все было очень плохо, и это происходило именно со мной. Если уж говорить начистоту, одной из причин, почему уход Тома стал для меня шоком, было то, что уже довольно продолжительное время со мной ничего не происходило. Одна из особенностей жизни в Филадельфии как раз и заключается в том, что события вашей жизни сменяют друг друга вполне предсказуемым образом, год за годом. Рождественское шествие, выставка цветов, ярмарка кулинарного и книжного искусства, джазовый фестиваль, бал изящных искусств… Так вы постепенно впадаете в нечто вроде комы. Вы видите одни и те же лица на вечеринках, все так же удивляетесь наступлению свежей и бодрящей осени после сырого и грязного лета, вам на каблуки опять налипают куски гинкго, когда вы совершаете ошибку, решив прогуляться по 23-й улице в сезон созревания плодов гинкго. А спустя некоторое время вы уже перестаете замечать, что с вами ничего не происходит, поскольку ничего не происходит и со всеми остальными. Если с кем-нибудь из живущих в Филадельфии действительно случается нечто из ряда вон выходящее, все заканчивается тем, что он переезжает в Нью-Йорк.
Одно из грандиозных событий, которое произошло с тем, кого я знала, было вот каким: издатель нашей газеты, Сид Хирш, в конце концов сам попал в колонку новостей, после того как его супругу обнаружили мертвой на дне плавательного бассейна. Замечу, что я всегда считала: если кого-то в возрасте старше восьми лет обнаруживают мертвым на дне плавательного бассейна, то это означает, что кто-то другой его туда положил. Поэтому обнаружить, что такое случилось с человеком, которого я знала, обнаружить, что именно супруга моего босса была найдена мертвой на дне плавательного бассейна рядом с их домом в Бакс-каунти… Знаете ли, это было почти пределом того, что я смогла вынести. Я сама плавала в том бассейне! Да мы все там купались! Каждый август Сид с супругой устраивали большую купальную вечеринку для сотрудников газеты. И в этом году одной из главных тем для всевозможных предположений в редакции газеты стала одна — будет ли организована такая вечеринка и в этом году, и если да, достанет ли у кого-нибудь храбрости полезть в бассейн. Во-первых, выяснилось, что Сид вне всяких подозрений. И во- вторых, он навсегда отменил купальные вечеринки. Но, впрочем, оба этих факта ничуть не умерили тех неприятных ощущений, которые возникали у всех нас, стоило только вспомнить о происшедшем. Мне жаль, что жена Сида умерла, мне действительно жаль. Но какая-то часть меня благодарна за это, поскольку теперь я могу со спокойной совестью отказаться от всяких попыток подрыва его репутации на страницах этой книги.
Я села в постели. Вдруг стало понятно, что слезы прекратились. Последнее, что мне было нужно в постели, — это раздумья о Сиде Хирше, поэтому я встала и отправилась в редакцию.
«Филадельфия таймс» была основана в 1971 году. Первоначально газета именовалась «Народный мститель», так что в течение некоторого времени она действительно оставалась Мстителем. Но в какой-то момент, уже в восьмидесятые годы, Сид решил дать ей более подходящее название в надежде привлечь рекламодателей. Со времен «Мстителя» у нас сохранилась парочка писак, и время от времени мы публиковали их обличительные речи по поводу ужасов предстоящей Третьей мировой войны, последствий озоновой дыры в атмосфере и расовой несправедливости, но по большей части мы теперь занимались обзорами и рецензиями. Мы рецензировали книги, мы рецензировали кинофильмы, мы рецензировали альбомы. Мы рецензировали пьесы, мы рецензировали концерты, и мы рецензировали рестораны. Иногда мне приходит в голову, что именно поэтому мой внутренний критический голос звучит так громко — слишком много лет отдано рецензированию, — но правда, увы, состоит и в том, что мой внутренний критический голос очень похож на голос моей матери, так что, вероятно, не стоит во всем винить только мою работу. Как бы то ни было, вместе с рецензиями и критическими обзорами мы публиковали целый букет колонок, освещали местные события, а также печатали явно чрезмерное количество читательских писем. У нас было такое огромное количество рецензий, колонок, перечней и писем, что, по правде говоря, для настоящих новостей почти не оставалось места. Скорее всего, мы вообще не утруждали бы себя работой с новостями, если бы не Уоррен Плоткин. В начале своей карьеры Уоррен получил Национальную премию издателей газет за серию из восьми статей о жизни несовершеннолетних матерей, которую он написал для «Филадельфия дейли ньюс». Спустя неделю выяснилось, что большую часть материала он попросту содрал из дипломной работы какого-то выпускника, которую скачал через интернет. Потом Уоррена уволили из «Дейли ньюс», а после этого Сид Хирш пригласил его на ужин в ресторан «Пальма» и предложил ему работу выпускающим редактором новостей, посулив ему две трети жалованья, которое он получал в «Дейли ньюс». Нам повезло, что мы заполучили его. Нам повезло, что в нашей газете вообще кто-то работал, хотя нельзя сказать, что работа здесь была совсем отвратительной. Собственно говоря, мне очень многое нравилось в моей работе в «Таймс». Речь идет не об оплате труда и не о престиже, которые были просто смехотворными. Но мне там нравилось, потому что это было место, куда можно было привести с собой собаку. Хотя у меня не было собаки, мне просто приятно было сознавать, что если я когда-нибудь решу завести себе пса, то смогу без проблем привести его в офис. И еще мне нравилось то, что я могу писать почти все, что мне нравилось, а потом, спустя неделю, увидеть написанное уже напечатанным практически безо всяких изменений. Это очень соблазнительное положение дел для писателя, и то, что газету бесплатно раздают в кафе, салонах красоты и кафетериях, ни капельки не делало мою работу менее привлекательной. К тому же мне нравилось, что люди, которые работали со мной, были чуточку необычными. Среди них были курильщики травки и отчаянные игроки на бегах, плагиаторы и коммунисты, пребывающие в постоянной депрессии и алкоголики, невротики и старые чудаки. Это означало, что единственная вещь, которая меня всегда раздражала, единственная черта, которую, что бы я ни сделала со своими волосами, мне не удавалось изменить, — моя отвратительная обывательская нормальность. И она выделяла меня среди прочих, по крайней мере здесь, в «Таймс».
Я отправилась на работу пешком. Мне всегда нравились пешие прогулки; в это время меня посещают самые лучшие идеи. Прежде чем войти в контору, я остановилась у корейского рынка напротив, через улицу, купила «Дейли ньюс», «Филадельфия инкуайерер» и стаканчик кофе. Потом перешла улицу и подошла к входной двери. Мне пришлось положить газеты на тротуар, чтобы выудить из сумочки ключи. Уже собираясь отворить дверь, я услышала звон церковного колокола. Решила, что надо посмотреть на часы, которые болтались на запястье той руки, в которой я держала стаканчик с кофе. Все, естественно, закончилось тем,
