на переезде в Леопольдвиле.
— Это было ужасно, — вздохнула я.
— Я знала, — сказала мама, подходя к двери гостиной, чтобы заглянуть внутрь.
— Что ты знала?
— Что это добром не кончится. Внутренний голос говорил мне: ты не должна была наниматься в этот дом! Теперь ты оказалась без работы.
В такую минуту ее практичность и назидательный тон были невыносимы.
— Я запрещаю тебе говорить так, стыдись!
— Что такое?
— Что слышишь! К тому же я не безработная. Месье Руленд не умер.
— Ты воображаешь, что я оставлю тебя здесь с одиноким мужчиной?
— А почему нет?
— Как это почему? Одинокий мужчина и есть одинокий, или не так?
С очевидностью не поспоришь, и мне ничего не оставалось, как пожать плечами.
— За кого ты его принимаешь? Это порядочный человек. Ты воображаешь, что он полезет прислуге под юбку только потому, что его жена умерла?
— Здесь вопрос принципа!
В эту минуту что-то не было заметно, чтобы у мамы были некие принципы. Она бродила по кухне.
— Это что за штуковина?
— Миксер.
— А на что он?
— Готовить фруктовые или овощные соки, взбивать майонез…
— Во напридумывали! Твою хозяйку где будут хоронить, во Франции или Америке?
— Не знаю.
— Твой месье Роланд, может быть, собирается вернуться к себе, раз он овдовел?
Я об этом не задумывалась, и неожиданный вопрос матери подействовал на меня, как пара оплеух.
— Ты думаешь? — пробормотала я, сразу растерявшись.
— А что! После такого удара Франция, знаешь ли, будет действовать ему на нервы… Слушай-ка, Луиза, если у твоей хозяйки были какие-нибудь старые платья или еще что-нибудь в этом роде, от чего он захочет избавиться, имей меня в виду.
Так как я не отвечала, она повторила:
— Ты слышишь меня?
— Да, мама.
— У тебя странный вид…
— Есть отчего, не думаешь?
Но она продолжала гнуть свое.
— Знаешь, что я подумала с самого начала?
— С начала чего?
— Как ты стала у них работать.
— Ну так что?
— Что между тобой и американцем что-то есть. В его присутствии ты вела себя… как в экстазе. Да и твой найм, когда ты сама пошла к ним, не сказав мне ничего…
Она схватила меня за руку.
— Вот поэтому я и не хочу, чтобы ты продолжала работать, если он не уедет в Америку. Ты можешь дождаться его возвращения из больницы, помочь ему в похоронах, но после этого надо вернуться домой, Луиза.
— Посмотрим, — прошептала я.
— Тут и смотреть нечего.
Бесцеремонно, даже нахально она открыла продуктовый шкаф в кухне и восхищенно уставилась на пирамиды консервов из запасов штаб-квартиры НАТО.
— Это американские консервы?
— Да.
— Все?
— Все!
— Как ты смотришь на то, если я возьму одну-другую банку, чтобы дать попробовать Артуру?
— Смотрю отрицательно.
— Они что, сосчитаны?
— Именно потому, что нет, я и не хочу, чтобы ты их брала.
Она разозлилась.
— Бедная моя Луиза, и ты туда же!
— Почему бедная?
— Мне кажется, ты изменилась. Ты сама не своя.
Мне казалось то же самое, что и маме. Она наконец ушла, повторив, чтобы я собирала свои вещи.
Слова матери смутили меня. Намек на то, что я восхищаюсь Джессом, выбил меня из колеи. Так значит, мое неодолимое влечение к нему было заметно со стороны? Значит, это странное чувство, в котором я не осмеливалась себе признаться, было мне не подконтрольно, а следовательно, превращалось в нечто уязвимое, на что могли наброситься другие люди?
Только теперь я стала с ужасом думать о возможном отъезде Руленда. Мама в сущности была права — его возвращение в Америку стало бы логическим завершением происшедшего.
Чтобы прогнать хандру, я принялась наводить порядок в доме. На некоторое время он принадлежал еще мне. Я стала новой хозяйкой «острова».
Джесс вернулся из больницы, когда я вовсе его не ждала, занимаясь выбиванием ковров. Я была в саду и, засучив рукава, дубасила по половику, как вдруг у ворот остановилась скорая помощь. Вышедший из нее человек был похож на Джесса Руленда, как если бы был ему братом, но не более того. Он похудел, лицо казалось вытянувшимся. Сейчас, при свете дня было видно, что он сплошь покрыт синяками. Должно быть, так выглядит боксер на другой день после боя.
Плечо его было перевязано, куртка просто накинута сверху, а пораненная нога в проволочном корсете выглядела твердой и неподвижной, как кусок дерева, застрявший в водосточной трубе. Джесс отказался от помощи сопровождающего его санитара. Прихрамывая, он добрался до крыльца и только там оперся здоровой рукой о мое плечо, чтобы преодолеть четыре ступени лестницы. Он кивнул мне вместо приветствия с озабоченным и напряженным видом человека, которому сообщили, что его просят к телефону. В коридоре он отпустил мое плечо и, опираясь о стену, вошел в гостиную.
Санитар с недовольным видом удалился. Быть может, он ожидал чаевых, но отблагодарить его Джессу даже не пришло в голову. Он опустился на тот самый диван, на котором когда-то дурачился с мадам.
— Я счастлива, что вы вернулись, месье…
Молчание. Равнодушный взгляд его обежал комнату. Неужели он и здесь собирался уставиться в потолок!
— Как вы себя чувствуете?
Надо пожить с иностранцами, чтобы обнаружить, в какой мере французский язык может быть двусмысленным. Когда кого-то обучают французскому, ему объясняют, например, что глагол «чувствовать» означает «вдыхать аромат», «ощущать запах». Его забывают предупредить, что в возвратной форме этот глагол приобретает совсем другой смысл.
Джесс хорошо говорил по-французски, но некоторые выражения, подобные этому, ему не давались.
— Я… Как вы сказали?
