— Вам больно?
— Да нет, ничего…
И он добавил нечто совершенно меня ошеломившее:
— Когда я играл в бейсбол, мне доставалось похуже!
— Я хотела кое-что спросить у вас, месье…
Ох, уж этот все понимающий взгляд!
— Вы думаете вернуться в Америку?
— Зачем?
— Учитывая, что мадам…
— Нет, Луиза, я остаюсь.
Голова моя наполнилась радостной музыкой. На его бледном лице появилась едва уловимая улыбка.
— Моя мать была здесь, месье.
— Да?
— Она приходила выразить соболезнование.
— Спасибо.
— Она также хочет, чтобы я вернулась домой.
Надо было сейчас же разрешить возникшую проблему. Мне не хотелось, чтобы надо мной висела угроза. Лучше сразу на что-то решиться, чтобы потом не ломать себе голову.
— Почему она хочет вашего возвращения?
— Она говорит, что девушка не должна оставаться с одиноким мужчиной.
— Почему?
Свойственное ему чистосердечие! Жалко, что мама не слышала его вопроса.
— Ну, как вам сказать…
Мне стало стыдно. Я подумала, что тело Тельмы еще не предано земле, даже не положено в гроб, а я пристаю с глупостями, при этом лицемерно кокетничая.
— Ах, вот в чем дело, — вздохнул Джесс. Он поглаживал небритый подбородок, начинавший обрастать рыжей щетиной.
— Вы собираетесь послушаться матери?
— Нет, месье, я останусь здесь так долго, как вам будет угодно.
— Тогда в чем же дело?
— Я несовершеннолетняя, и если мать станет настаивать…
Здоровой рукой он как бы дал шлепок невидимому животному.
— Она не станет настаивать. Вы хорошо знаете, как ее можно убедить.
Ничуть не смущаясь, он потер большим пальцем об указательный.
Деньги! С ума сойти, как американцы уверены в могуществе доллара.
— Спасибо, — сказала я, опустив голову. — Вы не хотите прилечь?
— Нет, я должен заняться некоторыми вещами…
— Разумеется. Могу я помочь вам?
— Можете. Нам обоим предстоит большая работа.
— Скажите… Скажите, мадам похоронят в Америке?
— Да.
— Вы не поедете на похороны?
— Нет. Капеллан штаб-квартиры НАТО отслужит здесь заупокойную мессу.
Он с трудом поднялся и подошел к проигрывателю. Все было готово, чтобы запустить его, стопка пластинок лежала рядом. Мне показалось, что он включит его, и я остолбенела. Но Джесс схватил пластинки и швырнул их в камин.
— Так же надо поступить и со всем остальным, Луиза.
— Я не понимаю.
— Надо собрать вещи моей жены и раздать их бедным.
— Всю одежду?
— Да, всю. И остальное тоже — мелочи, белье… Все!
Он облокотился о камин, уткнулся лбом в изгиб руки и стал что-то говорить по-английски. Должно быть, то были стихи, судя по ритмическому звучанию фраз. Я заплакала, охваченная внезапной, бьющей через край жалостью. Он страдал на свой и только ему свойственный манер, Джесс Руленд.
Во второй половине дня явилась полиция, начавшая расследование. Под словом «полиция» я имею в виду комиссара Леопольдвиля, того, что присутствовал на вечеринке и, похоже, попал под чары мадам. Вся эта история с отрытым переездом, который должен был быть по всем правилам перекрыт, стала предметом пересудов по всей округе. Парижские газеты смаковали подробности и, сами понимаете, нарасхват продавались у нас.
Главное было установить, что за преступная рука подняла шлагбаум, так как Маньенша в данном случае была ни при чем. Двое вокзальных служащих, возвращавшихся домой после работы в час сорок, официально засвидетельствовали, что к этому времени переезд был закрыт. К подходу же экспресса, то есть к часу сорока шести, его открыли. Предполагали, что какой-нибудь автомобилист в спешке за несколько минут до появления Рулендов, поднял шлагбаум, не потрудившись потом опустить его.
Джесс принял комиссара в гостиной, предложил ему виски и сигару. Тот неловко сидел на стуле, положив фетровое кепи на колени. За исключением пьяных драк у нас ничего особенного не происходит, поэтому сюда обычно назначают молодых полицейских, чтобы они привыкали к административной рутине.
Оставив их наедине, я нарочно неплотно притворила дверь в коридор. Делая вид, что занята уборкой, я постаралась не пропустить ни слова из их разговора. Комиссар начал с того, что выразил соболезнование, а потом сразу же перешел к делу:
— Господин Руленд, я хочу, чтобы вы рассказали мне о случившемся со всеми подробностями.
— Это не займет много времени, — спокойно ответил Джесс. — Я возвращался из Парижа, моя жена задремала… В момент, когда я въехал на переезд, я увидел справа огни. Я только и успел понять, что это поезд… Я, должно быть, затормозил. Это было ужасно, господин комиссар.
— Я думаю.
Джесс вздохнул.
— Возможно, нажми я на газ, мы сумели бы проскочить. Не знаю. Моя нога сработала автоматически, трудно контролировать себя в такой момент. Оглушающий грохот, и я оказался на куче камней… А потом… that's all[2]… Вы понимаете?
— Понимаю. Когда вы выехали на путь, скорость была велика?
— Нет. Впрочем, я никогда быстро не езжу, даже по прямой. В Штатах скорость ограничена, вы ведь знаете?
— Когда вы приближались к переезду, вас кто-нибудь обгонял?
— Да, мотоцикл.
Комиссар прошептал скорее для себя, чем для Джесса:
— Мотоциклист проехал бы через калитку, ему не нужно поднимать шлагбаум. Вы не заметили красных огней какой-нибудь машины впереди вас?
— Нет, не заметил.
— Странно. Ведь кто-то — не сторожиха — поднял шлагбаум перед вашим прибытием.
— Толстуха не слышала, чтобы какой-нибудь автомобиль останавливался?
— Нет. Она спала. Я сам попробовал покрутить ручку шлагбаума, она идет легко, почти бесшумно… Ну, что ж… Пока все, месье Руленд. Мы постараемся найти мотоциклиста, о котором вы говорите, возможно, узнаем от него кое-что еще…
Комиссар ушел. Джесс казался взволнованным. Он позвал меня:
— Луиза!
— Месье?
