Дома богачей похожи друг на друга, как квартира 3024 здания «А» на квартиру 3025 здания «Б» нью- йоркского торгово-близнецового центра.
Единственное заметное различие — расположение бассейна по отношению к дому, да еще иногда одежда лакеев. Сверхбогатство — все равно, что великая бедность; не обременяется фантазиями. Очень бедные меблируются по случаю, очень богатые нанимают декоратора. Все случайные распродажи и все декораторы похожи друг на друга и предлагают те же решения. Так что же я хотел вам сказать? Хм, нет, ничего… Ах! Да: личные апартаменты красавицы блондинки. Не в первый раз пастушка из благородных заводит меня в будуар, а затем в ванную. И, конечно, не в последний. Каждый раз я получаю удовольствие. Там мягко, приятно, мило и пахнет большими деньгами. Ходишь в коврах, а не по ним. Двери обтянуты сатином и висят гравюры эпохи Людовика XV, изображающие мадам Помпадур с товарками, прикидывающимися пастушками с посохами в лентах, в то время как их спутники в париках рассказывают им разные скабрезности, прижимая к груди треуголки.
Богиня тенниса усаживает меня на табурет. И вот со спиртом и ватой в руке она играет роль медсестры. Добропорядочные женщины это обожают. Когда они могут омыть свои красивые пальчики кровью мужчины, они искренне счастливы.
— Не больно? — спрашивает она.
Мне не больно, тем более что мой нос в выемке ее белой блузки, точно в том месте, где расстегнута пуговка. Захватывающий вид на кругленькие противовесы для стенных часов, хорошо взвешенные и высоко поднятые. Жемчужины природы! Она чудесно пахнет потом. Нечто, что кружит вам голову. Начинаю думать о таких вещах, что если бы их описал, то вы приняли бы меня за порнописателя, а датчане тут же купили бы авторские права.
— Вы живете на острове весь год? — шепчу я таким манером, чтобы бетономешалка включилась для приготовления раствора.
Потому что о делах-то тоже надо подумать, братишки! Нельзя пренебречь профессиональной стороной, ибо позже, даже преуспев, можно получить от ворот поворот.
— О, нет, я приезжаю только на месяц зимой. Остальное время я провожу в Мадриде и Нью- Йорке.
«Смотри-ка, как мамаша, — говорю я себе».
— Могу ли я узнать ваше имя, чтобы вставлять его в свои молитвы, мадам? — галантно интересуюсь я.
— Дороти Нино-Кламар.
Сначала я не врубаюсь. Как же она сохранила свой акцент и девичью фамилию?
Моя лампа загорается в следующий момент.
— Я вдова, — говорит она мне. — Уже четыре года. Занимаюсь делами усопшего мужа с помощью его дочери и его зятя, которого вы видели.
Вот сюрприз, способный вызвать полное изумление, а? Я эту даму Нино-Кламар представлял совсем не так. Ожидал увидеть эспаньольскую вдовицу в черной мантилье, черном платье, с восковым лицом, опущенным взглядом. И на кого же попал? На резвую американку лет тридцати, соперничающую красотой с лучшими танцовщицами лучших казино. Даю голову на отсечение, что она оприходовала своего сводного зятя!
Ох, дерьмо, я больше не могу рассуждать об этом. Тем более что ее нежная ручонка медленно- медленно прогуливает обспиртованную ватку по моей витрине, будто озабоченная продлением удовольствия. Есть отчего подвесить на гардеробную вешалку свою шляпчонку, оставив внутри нее голову! А может быть, мне в башку бьют еще пары девяностоградусного спирта?
Но предположить такое — значит, быть умственно убогим. А моя правая рука вроде бы укладывается на нижнюю часть поясницы Дороти.
Это называется играть ва-банк. Вместо того чтобы отстраниться, малютка Нино-Кламар слегка улыбается и выгибает спинку, приближаясь почти вплотную. Моя нюхалка находится уже в ее декольте, что вы хотите, чтобы я сделал больше, а? И я это делаю.
Возвышенный полет, мои маленькие канальи.
Если бы я не был скромным от природы, честное слово, я был бы собой доволен.
Особенно с точки зрения техники.
Наше время заставляет осуществлять героические затеи, требующие сверхчеловеческих усилий, полного слияния ума и мускулов.
Энергия и ощущения, объединенные вместе, цыплятки мои. Прибавьте сюда дьявольскую точность. Экономию движений, ведущую к полной эффективности.
Пора все-таки организовать Олимпийские Любовные Игры. Это необходимость. И поскольку северяне первыми в этом деле установили статус открытых портов, не будем кляузниками: сделаем у них инагурацию этой новой дисциплины.
Вот уж увидим настоящий комнатный спорт. Кровожадная борьба, национальный престиж. Будьте уверены: Амерлоки и Русскофы не будут монополизировать медали. Финито царство двух сверхдержав. У малышей тоже появится свой шанс. Основная борьба разгорится между средиземноморцами. О, я вижу французский налет на гигантский минет. Золото, серебро. Комбинация! Италия, вероятно, победит в скоростном спуске. В специальном наверняка поспорят Испания и Ливан. По разделу многовалентной содомии триумф будет несомненно на стороне северо-африканских стран! Если только не греки… Вот по артистическому обмусоливанию гегемонию латинов могут нарушить хитрецы Австрия или Чехословакия. Онанизм выиграет кто-то из скандинавов, равно как и «бабслей» четверок. Ах, барон де Кубертен не предвидел, как разовьется его начинание. Главное — участвовать, говорил он.
Я того же мнения.
И с точки зрения участия, я участвую, будьте уверены.
Тем более что одежка Дороти весьма подходит для нечаянных шалостей. Достаточно сделать один жест, чтобы узнать ее целиком и полностью! Конечно, ванная комната не является идеальной территорией, но мне очень нравится любовный пикник. Мы оба состязаемся в изобретательности. Прежде всего она имеет право на вертящийся табурет, хотя это и снижает уровень ремесла. Ну, а мандолину Якова-Делафона вы знаете? С подъемным выхлопом? Сюрприз на Сюрприз на умывальнике тоже неплохо. А также «облокотись на балконные перила, ты увидишь прохожих»! Скачущее мыло! Вибратор в рукаве. Прическа под Брута! Марокканский вазелин! Все оттенки лиры, как сказал бы Виктор Гюго.
И обратите внимание, негодники мои: сеанс проходит в рекордно короткий срок. Концентрация эмоций. Изобилие по всей шкале приемника! Но какой пыл! Какая синхронность!
Я останавливаюсь, когда она на грани обморока, и объясняю, что мы немножко стеснены временем и что, во всяком случае, разговор будет продолжен в более подходящих условиях.
Она берет мою голову в ладони. Контур нежной тактичности, подчеркивающий ее признательный взгляд. Ее губы прикасаются к моей поврежденной скуле. Когда она их убирает, маленький пурпурный маковый ореол расцветает посередине ее рта.
— Париж — это красиво, — шепчет она.
Какая вежливость, не так ли?
— Ну как, дела лучше? — спрашивает (исключительно к месту) сводный (и как еще) зять Дороти.
Он напялил пуловер на свою тенниску, зеленое махровое полотенце на шею и улыбается, сверкая белыми большими зубами.
Мадам Нино-Кламар представляет нас. Пенисмена зовут… Подождите, какое бы имя вам понравилось? Как? Вам наср..! Хорошо, тогда его зовут Алонсо Серунплаццо, вот так. Ничего, да?
— Где Инес? — спрашивает Дороти.
— Она сейчас придет; обсуждает с аббатом Щмурцем меню для приема в среду. А вот, — продолжает он, будто в спектакле, когда актер поворачивается к кулисам, — и они, как раз!
Ибо в театре, вы заметили, это происходит всегда таким образом. Предупреждают заранее. Говорят: «Я жду мужа, который сейчас придет».
Устраивают разные трюки, чтобы подчеркнуть, что ждут какого-то черта лысого. Иногда это рычание автомобиля, оканчивающееся клацаньем дверцы. В Париже в театрах они проделывают это уже шестьдесят
