— Привет, влюбленные! — бросаю я жизнерадостно. — Можно войти?
Берта валяется поперек канапэ. Толстяк, фиолетовее епископской сутаны,[14] прогнулся для новой подачи. Мое вторжение привносит кислород в комнату, пропахшую миазмами.
— О, мы как раз говорили о тебе, — бормочет наш холерик. — Берта вежливо уговаривала меня сообщить здешним легавым о похищении Мари-Мари.
— Ничего нового?
— Нет, приятель. Черная дыра. Маэстро не объявлялся. Знаешь, меня беспокоит, что он замышляет? С таким преступным убийцей, как он, можно всего ожидать.
Я качаю головой.
— Какой ему интерес делать что-то плохое Мари-Мари?
— Только для того, чтобы ей было больно. Комарик-то наш резвый.
— Да брось ты: это для него козырь, чтобы сыграть в нужный момент.
Китиха, на которую мы не обращали внимания в начале этого любезного разговора, поднимается и начинает метаться по комнате с безумством свиньи, ищущей корыто.
— Что ты ищешь, любовь всей жизни моей? — беспокоится наш Приветливый.
— Чего-нибудь, — отвечает она с отсутствующей интонацией.
Она его находит.
Речь идет о ручке для подъема пластинчатой шторы (и для опускания, соответственно). Она складная с длинной металлической трубкой, верхний конец которой приделан к блоку.
— Ты на рыбалку собралась? — дурачится Александрович-Бенито.
— Получай, Сифилитик! — взревывает вдруг фурия, обрушивая стальную трубку на череп своего мучителя.
У Берю было время слегка отклониться. Он принимает не меньшую часть ручки на толстый хрюкальник, который взрывается, как помидор, запущенный с Марса. Кровушка Мастарда щедро орошает окрестности.
Честно говоря, в хозяйстве что-то немного не ладится. Берюрьевская парочка переживает один из тех несколько скрипучих периодов, которые придают ореол холостячеству.
— Постойте, — восклицаю я. — Вы с ума сошли, Берта!
Хочу вырвать орудие, весомость и форма которого в сочетании с Бертовским ражем кажутся мне опасными. В этот миг (как говорят всегда в моих книгах) сильный резкий голос произносит:
— Альто де манос!
Что в переводе с испанского более или менее означает «Руки вверх».
Это перехватывает дыхание всем нам троим.
Бросаем взгляд в сторону двери и видим двух брюнетистых типов в серых костюмах в клеточку, весьма вежливо держащих шляпы в левых руках и револьверы в правых, как и рекомендовано правилами хорошего тона на Тенерифе.
— Я сказал: «Руки вверх!» — повторяет один из них на плохом английском-уровня-испанской- средней-школы.
И поскольку мы, изумленные, не двигаемся, его товарищ повторяет:
— Он сказал: «Руки вверх»!
На немецком-турвариант-школа-для-служащих-гостиниц-на-Канарах.
— Не могли бы вы повторить на французском? — вздыхаю я. — Мои друзья не говорят на других языках.
— Можно, — уверяет первый из двух неуместных. И бросает парочке крупнорогатых.
— Ле манос вверх!
С этого момента мы повинуемся (повиновение — основа всех достоинств).
Дуэтик тот еще. Забавный тандем. С первого взгляда можно сказать артисты мюзикхолла. Что-то от акробатов-велосипедистов. Но со второго взгляда, как говорит мой друг Лиссак, усекаешь, что это легавые.
Гишпанские, живописные, в слишком очевидных шмотках, пахнущие горелым растительным маслом и косметикой, но фараоны с головы до пят и при исполнении.
Даже возраста примерно одного и того же.
Прямо как братья. Ей-богу, они похожи.
Не антипатичны, скорее напротив. Наверное, торговали дровами до того, как были приняты на псарню.
— Полиция? — спрашиваю я.
— Да.
— Мы тоже, — рокочу я. — Рады познакомиться, коллеги.
И протягиваю им открытую массивную руку.
— Не опускайте руки! — квакает резко тот, который не другой.
Ее темный глаз недружественен.
— Чему обязаны удовольствием видеть вас, господа?
— Сейчас узнаете.
Он указывает на окровавленного Берю и Толстительницу, вооруженную рукояткой:
— Вы дрались?
— Вовсе нет! Мы репетировали пьесу, которую должны играть на празднике полиции
Он буравит нас взглядом более трех секунд, а его глаза сходятся, как отверстия стволов ружья.
Он бросает шляпу на ближайший стул и вытаскивает желтоватую мятую карточку из кармана.
— Вот, полиция! — говорит он, ибо желает дать доказательства. — Теперь станьте лицом к стене все трое. Обопритесь руками о стену и отодвиньте ноги.
Хочу возразить, но он резко прерывает меня, бросая «Исполнять!» тоном, который заставляет циркового льва прыгать через горячий обруч.
Повинуемся, стало быть.
— Отодвиньте ноги дальше!
Мы вынуждены прогибаться и упираться, чтобы не воткнуться мордами в стену.
Тот, который показывал удостоверение, устраивается верхом на стуле. Руки на спинке. Ствол оружия направлен на нас. Его приятель, напротив, убирает шприц и начинает обыскивать комнату.
Он быстр, точен, целенаправлен. Явно эксперт. Для начала он вытягивает пустые чемоданы Берюрье из стенного шкафа и бросает их на кровать. Потом ловко их исследует: одна ладонь внутри, другая снаружи и параллельно, исследуя толщину стенок.
— Что это значит? — бормочет Берю, едва оклемавшись от общения с ручкой.
— Еще один трюк нашего друга, чтобы сунуть палку в колеса! Он заявил на нас в здешнюю псарню!
— Но заявил о чем?
— Тихо! — рявкает наш страж.
Затыкаемся. Зачем нервировать этих господ?
Проходит какое-то время. Ощущаем только точные и быстрые движения обыскивающего. Вдруг, когда он обыскивает саквояж, купленный на дешевой распродаже, он испускает змеиное «тс-с», «тс-с».
— Есть? — бросает его товарищ.
— Есть! — отвечает другой, вынимая из кармана опасную бритву.
«Ш-ш-ширк».
— Моя сумка, банда вандалов! — орет Мастард.
Он дергается, чтобы устремиться на помощь своему багажу, которому грозит опасность.
— Не двигаться! — вопит наш надзиратель, направляя карманный ингалятор на спинищу Пузыря.
— Стой спокойно, Толстый! — уговариваю я.
