Математика любви

– Придумано очень много правил по поводу того, кому и с кем нельзя спать ни в коем случае. Некоторые из них действительно необходимы: молодежь, конечно же, нужно оберегать и защищать. Но многие попросту излишни. И даже когда в законе ничего не говорится на этот счет, les bourgeois[46] полагают, что невежество его компенсирует, предотвратит занятия сексом, которые нарушают… которые угрожают придуманным ими правилам. Поэтому они молчат.

– Но это вовсе не означает, что мы не знаем, о чем они говорят при этом, – заметила я, думая о том, о чем нельзя было не говорить, когда кто-нибудь из девочек в школе начинал встречаться с мальчиками. И о том, что сказала Белль. Неужели мать действительно звонила Рею? И что она ему рассказала? Я тряхнула головой, чтобы прогнать эту мысль, и сказала: – Э-э… Криспин… он…

– Гомосексуалист? Да. Тебя это беспокоит?

– Нет… только… до сих пор я знала всего одного такого человека.

– То есть была уверена насчет одного. Устаревшие стереотипы умирают медленно. И Эва бисексуальна. Она любит женщин так же, как и мужчин.

– Я… я думала, такие люди… я думала, они любят или одних, или других.

Мы дошли до ворот на игровой площадке.

– Эва бы сказала, что в сексе очень мало прямолинейных личностей.

– А что сказали бы вы?

Он остановился и положил руку на ограду.

– Я бы сказал… я бы сказал, что математика любви бросает вызов арифметике. – Он открыл для меня ворота. Когда я прошла в них, он дотронулся до моего плеча: – Доброй ночи, Анна. И приятных снов.

Комнаты мисс Дурвард и моя находились в противоположных концах коридора. Она упорно хранила молчание, и я был немало удивлен тем, что, когда мы добрались до верхней площадки лестницы, она негромко сказала:

– Простите меня, майор, я вовсе не хотела оскорбить вас.

– Прошу вас, не извиняйтесь. Я не обиделся и не чувствую себя оскорбленным. Напротив, я тронут вашей заботой. – Я коснулся ее руки. – Доброй ночи, мисс Дурвард.

– Доброй ночи, майор, – ответила она. – Желаю вам приятных снов.

Развернувшись, она быстрым шагом направилась к своей комнате.

Охватившее меня отчаяние было столь сильным, что только когда я добрался до своей комнаты и зажег свечу, чтобы раздеться, то вспомнил о письмах, которые передала мне Катрийн. Три действительно были лишь счетами от лавочников, еще одно пришло от знакомого, который приглашал меня сыграть в карты. Я взглянул на дату – этот день давно миновал, так долго это письмо шло ко мне из Брюсселя. Последнее, как я заметил, было из Англии, и, приглядевшись повнимательнее, я узнал руку приходского священника.

Оно было кратким. У управляющего Стеббинга случился удар, и хотя непосредственной угрозы его жизни пока не было, он не мог более заниматься моими делами. Мои арендаторы и старшие слуги в силу своего разумения и способностей кое-как справлялись с текущими хлопотами с помощью пастора и соседей, но для меня выхода не было: с приближением сбора урожая долг призывал меня вернуться в Керси.

Двести пятьдесят ударов под бой барабана. Между каждым ударом барабан успевает пробить десять раз. Этого времени достаточно для того, чтобы почувствовать боль и проникнуться ожиданием следующего удара. Впереди еще триста пятьдесят ударов плетью, если он не лишится чувств. Рядом стоит врач, держа руку на пульсе солдата, и кивком головы разрешает продолжать. Солдаты полка, выстроенные, как на параде, в две шеренги, чтобы наблюдать за наказанием и усвоить урок, не видят лица Уота Бейли, они лишь слышат его крики. Считается делом чести при этом не поморщиться, не выдать своих истинных чувств. Некоторых так часто секли плетьми, что у них на спинах не осталось живого места. В следующий раз их будут пороть по ногам. Но именно эта спина, эта плоть еще нетронута, еще свежа и чиста. Барабанщики отбивают ритм в такт ударам плетью; рана на спине пока длиною всего в ладонь и шириною в две ладони. Я чувствую запах крови, стекающей ему в бриджи и по деревянным козлам далее, на землю. Я вижу его лицо, почерневшее от крика, и вспоминаю его, нагловатого малого родом из моей деревни. Мы с ним воевали в одной стране, и я полагал, что вскоре он получит повышение. Но я не мог спасти его от военного трибунала за то, что он украл отделанные серебром и бирюзой подсвечники у купца из Лиссабона. Естественно, он был навеселе. Его приятель Кэмпбелл, приговоренный к тысяче ударов за преступление, совершенное уже во второй раз, предпочел выпить купорос и умереть в страшных корчах, только бы не подвергнуться столь жестокому наказанию.

Молоденький лейтенант выходит из строя, отворачивается, его тошнит. Врач поднимает руку. Триста семнадцать ударов. Бейли отвязывают от козлов и уносят в лазарет, чтобы подлечить. Когда спина подживет, наказание продолжится. Когда его проносят мимо меня, в кровавой каше я вижу белые кости. Позже, под действием припарок врача, рана начнет гноиться. Личинки в ней станут прятаться от света, глубже зарываясь в гниющую плоть, питаясь продуктами разложения.

II

В те несколько дней, прошедших с момента получения мною письма из Керси и до отъезда в свое поместье, я не испытывал недостатка в делах и хлопотах. К счастью, мне удалось обойтись всего лишь одной поездкой в Брюссель, где жара становилась день ото дня все более удушающей, поэтому я не стал задерживаться в городе сверх необходимого, тем более что в Эксе меня ожидал фруктовый сад. Я уже заказал билеты для путешествия, в Брюсселе оплатил все предъявленные счета и побеседовал со своим банкиром, но счет закрывать не стал, поскольку надеялся вновь воспользоваться им через несколько месяцев. Мне больше нечем было заняться, разве что забрать из своей комнаты последние вещи и выполнить обещание, данное мною мисс Дурвард.

Моей первой задачей стало посещение магазинчика гравюр и эстампов. Продавец без труда вспомнил меня в качестве постоянного покупателя и друга их любимицы мадемуазель Метисе. С моей помощью он вспомнил и Барклая, главным образом, благодаря его росту, а также внешности и манерам типичного англичанина. Подавив естественное отвращение, вызванное необходимостью проявить интерес к делам другого мужчины, я сунул руку в карман, и энное количество франков позволило мне получить необходимые сведения. Барклай действительно приобрел с десяток самых невинных фотографий красивых молодых женщин и не сделал ни малейшей попытки, по крайней мере здесь, получить какую-либо информацию об их реальном существовании. Я снова вышел на улицу, задыхавшуюся в тисках летней жары, и задумался. Я