Тогда две пары львов могут также обозначать день и ночь, равные дважды в году. Бируни писал: «Ноуруз с Михриджаном – это два ока времени, как Солнце и Луна – очи неба… Что же касается толкователей из персов, то они… сделали Михриджан вестником дня воскресения и конца мира, ибо в этот день (все, что) растет, достигает предела, и вещество роста иссыхает, и животные перестают плодиться». Отсюда изображение голых деревьев. «Точно так же они объявили Ноуруз вестником о начале мира, так как в (день Ноуруза) имеют место противоположные (Михриджану) обстоятельства».[254] К почитанию солнца относится обычай раскладывать на улицах огонь за несколько дней до Ноуруза. В праздничный день поздравители подносили царю обрядовый стол с приношениями. Дары включали семь чаш, семь ветвей или колосьев и семь зерен различных хлебных злаков. Каждую ветвь посвящали одной из семи областей, на которые, согласно «Авесте»,[255] делилась земная суша. Полагали, что и все мироздание состоит из семи сфер. Астрономы той эпохи знали семь «блуждающих» светил: пять планет, Луну и Солнце. Следовательно, растение с семью ветвями (за седьмую ветвь считаем верхушку) – это мировое древо Хом, охватывающее Вселенную. Оно организует мифологическое пространство, объединяя верх и низ, небо и землю. Земная твердь показана на кувшине семью полукруглыми выступами с растениями внутри – параллель авестийскому учению о семи частях земли – крашварах. Названия крашваров обозначали секторы горизонта, ветры и связанную с ними погоду, часы дня и, наконец, сезоны. Согласно «Шахнаме», изображения семи светил и семи крашваров украшали ковер сасанидского царя царей Хосрова, который ткали в течение семи лет.
В декоре кувшина воплощены не только представления о круговороте времени (смена дня и ночи, чередование времен года) и извечной повторяемости природных явлений, но и принятое Зороастром (Заратуштрой) учение о семичастном делении земного пространства. В основе композиций лежат священные числа 4 и 7 в их смысловой многозначности. «Управляется мир Четырьмя и Семью» (Омар Хайям).[256]
«Восточное серебро», уводящее нас в архаическую космологию зороастрийского Ирана, помогает проследить истоки некоторых мотивов в романской и древнерусской скульптуре. Усвоение камнерезами пришлых сюжетов – причина формальных совпадений с образами сасанидского репертуара. Но в местной художественной среде иноземные прототипы коренным образом перерабатывали со стороны как формы, так и содержания. Средневековый художник никогда не ограничивался пассивным копированием или эклектическим сочетанием разнородных элементов. Рельеф со львами, которые переплелись своими шеями, расположен слева от центрального окна на северной стене Димитриевского собора во Владимире. Но и стилистически и идеологически он имеет мало общего со своими древними «двойниками». Во владимирской феодальной эмблематике царственные хищники – символы власти и силы, знаки сословного отличия. Они включены в общую систему «коврового» убранства здания, где отдельные рельефы подчинены ритму целого. Чтобы вписать композицию в прямоугольник плиты, туловища животных пришлось сжать, а шеи чрезмерно вытянуть, это придало «царям зверей» причудливый, гротескный облик.
Для романской пластики еще более типична «тирания» обрамления: позы, жесты и пропорции фигур, их число и взаимное расположение зависят от архитектурных форм – капителей, архивольта, карнизов, тимпанов, колонн, консолей.[257] Три пары сдвоенных львиц со страшными драконьими мордами, композиционно близкие львам на кувшине, изваяны на центральном столбе портала церкви Сен-Пьер в Муассаке (см рис. 57).
Статуи чутких стражей входа в храм, призванные внушать суеверный трепет, полны безудержной и беспокойной динамики В сочетании с фигурами пророка Исайи и апостола Петра на боковых выступах портала они олицетворяли идею духовной бдительности и борьбы с демоническими силами в преддверии «дома Бога». Чудовищные львицы неотделимы от грандиозного сверхземного действа – того «апокалиптического видения», которое развернуто на огромном тимпане портала.
Воссоздание сасанидских мотивов в искусстве Европы – не прямое отражение иранских источников времен шахиншахов. Во-первых, они передавались через посредство произведений мастеров-мусульман: найденная при раскопках в Новгороде бляшка с гравированным изображением льва и трех лучистых дисков (рис. 58) – не что иное, как подражание зодиакальному знаку «лев и солнце», известному по сельджукским монетам и иранским сосудам с инкрустацией серебром. Во-вторых, моделями нередко служили византийские изделия, впитавшие переднеазиатские традиции В-третьих, в роли посредника могло выступать и романское искусство, которое сформировалось под сильным влиянием восточных образцов.
Монстры романский капителей
«Монстры романских капителей нам кажутся удивительно поэтичными, ибо они впитали мечты четырех или пяти народов, которые передавали их друг другу в течение тысячелетий Они вводят в романскую церковь Халдею и Ассирию, Персию Ахеменидов и Персию Сасанидов, Восток греческий и Восток арабский. Вся Азия приносит свои дары христианству, как некогда волхвы младенцу Христу».[258] Так писал Эмиль Маль – тонкий исследователь средневековой скульптуры Франции. Мифологические звери, восходящие к образотворчеству древних цивилизаций Месопотамии и Ирана симметричные львы и грифоны у древа жизни, монстры с двойным туловищем и общей головой, крылатые кони и загадочные сфинксы с женскими ликами, двуглавые орлы и переплетенные шеями птицы – появляются на капителях и порталах французских церквей Они проникли и в святилища алтарей, и в темные подземные крипты, где в вечном сне почивали праведники и святые.
Среди «странно-безобразных образов» диковинной фауны, приводившей в недоумение даже изощренных в иносказаниях теологов, нередки осевые композиции из двух противопоставленных друг другу животных или птиц. Наука проникла в тайну «миграции» этих декоративных мотивов при создании их ваятели имитировали полихромные шелковые ткани, изготовленные в мастерских Константинополя и Александрии, Дамаска и Багдада, Мерва и Бухары, Сицилии и арабской Испании Узоры ближневосточного текстиля, следуя сасанидским образцам, в свою очередь вдохновляли христианских скульпторов и художников – так «звериные» сюжеты передавали от народа к народу, из поколения в поколение.
В Галлии со времен Меровингов драгоценные завесы вешали у входа в базилику, между ее колоннами или перед алтарем. Многоцветными шелками драпировали саркофаги с мощами мучеников и украшали переплеты богослужебных книг.
У священных покровов испрашивали чудес, верили в их целебную силу, ибо на них перешла частица добродетелей погребенного. В ткани заворачивали реликвии и останки святых – так до нашего времени дошли поблекшие шелка, которые хранятся в ризницах соборов и музеях Франции, Италии, Англии. В золототканые материи рядились епископы и аббаты каролингской эпохи, хотя Церковь и боролась с этой непристойной роскошью. Их высоко ценила и светская знать: истлевшие обрывки некогда великолепных одеяний обнаруживают в княжеских гробницах. В цветном платье из чужеземных тканей – «шелка шемаханского», «хрущатой камки» – щеголяют русские былинные богатыри.
В «Песни о нибелунгах» наряды владетельных дев и дам, отороченные горностаевыми и собольими мехами, сшиты из аравийского феррандина[260] с золотыми узорами и
