попыталась утащить его на дно, но Шоу удалось прижать ее к скале. Она продолжала бороться, но в конце концов, обессилив, успокоилась. Парень смотрел на нее и думал, что ничего более красивого и дикого ему в жизни не приходилось видеть.
— Человек, что ты хочешь от меня? — спросила русалка нежным голосом, но таким странным, что от него в жилах стыла кровь.
— Три желания, — ответил он, зная, что обычно этого у них просят.
— Что же вы пожелали? — выдохнула Джорджиана.
— Первое, я пожелал, чтобы ни я, ни мои друзья никогда не погибли в море, как это случилось с отцом. Потом, чтобы во всех делах мне сопутствовал успех, а третье желание — мое личное, и рассказать о нем я мог только русалке.
Ни у кого не возникло сомнений, что это было за желание.
— И что ответила русалка? — пробормотала Джорджиана.
— «Иди и владей», — был ее ответ. Я ослабил хватку, а она, подняв руки, нырнула в море.
Джорджиана замолчала после того, а когда все стали подниматься в гору, Шоу предложил ей руку, и она приняла ее.
Впервые за двенадцать лет кто-то увидел русалку, и каждый островитянин знал, что это значит.
Приближался ужасный шторм.
После полудня Рохейн отправилась в деревню. Над рыночной площадью на севере висело зеленое пятно, похожее на большой синяк, расплывающийся по небу. Порывы сильного ветра, словно хозяйка щеткой, сметали все со столов. Островитяне спешили сделать покупки, чтобы вернуться домой и заколотить досками окна. Уже все знали, что мистер Шоу видел русалку. Заметив Элисейд и ее дочь в рыночной толпе, Рохейн направилась к ним. Либан срывала гвоздики, растущие в трещинах каменных стен, и плела из них венок.
— Почему вы не спешите домой? — спросила Рохейн. — Все говорят, что приближается шторм.
Элисейд посмотрела на небо.
— Приближается, но Либан сказала, что он будет здесь не раньше ночи.
Пока они разговаривали, ветер принес странную песню. Она, казалось, доносилась откуда-то с моря.
— Что это? — воскликнула Рохейн.
Элисейд молчала, но мелодия вдруг раздалась вновь, на этот раз ее пела Либан.
— Это моя песня, — ответила зеленоглазая девочка с венком из гвоздик в волосах. — Кто-то зовет меня. Шторм придет ночью.
Элисейд вдруг заволновалась.
— Замолчи, Либан!
Пожилая женщина с длинным лицом, стоявшая рядом, повернулась и почти бегом бросилась прочь.
— О господи! Это Минна Скейлз, и она слышала, что сказала Либан, — горестно воскликнула Элисейд. — Эта несносная старуха все расскажет людям, которые боятся морган. Не знаю, что теперь будет.
С тех пор как Рохейн приехала на Тамханию, налетали шанги, но с очень слабым серебряным перезвоном, и быстро уходили. Настоящий шторм надвигался впервые. По всем признакам буря обещала быть необыкновенно сильной. Она должна была принести на остров огромные волны. Напряжение, копившееся очень долго, намеревалось вырваться наружу с дикой яростью и беспощадностью.
Шторм быстро приближался, и Рохейн чувствовала, что за ним стоят магические силы.
Когда на остров опустилась темнота, в доме задребезжали стекла и посуда. Великолепно украшенные флакончики с нюхательными солями и ароматическими шариками упали на стол. В комнате стоял их смешанный, раздражающий запах. Кто-то в спешке поставил их рядом, не учитывая приближение шторма, возможно, Молли, торопившаяся по своим делам. Теперь бутылочки катались по столу, эмаль ударялась о металл, дерево о керамику, золото о кость.
Поздно вечером застучали по черепице, загудели в трубах первые предвестники шторма. Томас Эрсилдоун, Роланд Авенель и ученик Барда Тоби громко играли для молодого принца, Рохейн и герцогини Эллис Роксбург, но как они ни прибавляли звук, то же самое делал шторм, пока природа не взяла над музыкантами верх. Тогда они отложили волынку, барабан и трубу и перешли в маленький салон, где теперь вместе со всеми прислушивались к завываниям ветра.
При очередном мощном раскате грома здание содрогнулось. От рыцарских доспехов вдруг отлетела перчатка с крагами, испугав присутствующих. Словно таинственная сила говорила:
Стало ясно, что шторм достиг острова.
— Если я отправлюсь в постель, то все равно не смогу спать при этой какофонии, — преувеличенно беззаботно сказал Бард. — Лучше побуду здесь, пока не утихнет буря. Тоби, вина, и побольше!
— Что касается меня, я отправлюсь наверх и лягу спать, — сказала герцогиня, зевая. — Не вижу причин отказываться от сна.
Когда Рохейн взглянула на нее в следующий раз, Эллис дремала, откинувшись на подушки.
Авенель сидел, глубоко задумавшись.
Рохейн и принц Эдвард тоже остались с Эрсилдоуном. Принц играл с пустой чашкой, а Рохейн смотрела в окно на буйство природы. Бард компенсировал серьезность своих компаньонов тем, что один за другим опустошал кубки с вином, то и дело окликая Тоби, чтобы тот наполнил следующий. Из всей компании он был единственным, кто развлекал их громогласными рассказами.
Салон, в котором они проводили время, был великолепен. Его красоту освещало множество свечей. Занавеси из тяжелого голубого бархата и ламбрекены украшала золотая тесьма. Высокие окна делились на небольшие фрагменты, у каждого из которых были свои ставни.
Рохейн и Эдвард смотрели на деревню, погруженную во тьму. Освещенные окна походили на россыпь квадратных звезд. Гавань внизу, омываемая ночным мраком и бушующим штормом, казалась нереальной. Темнота скрыла все признаки маяка, одиноко стоящего на высокой скале. Там смотритель, совершенно один, нес вахту, компанию ему составляли только почтовые голуби.
Шторм нанес еще один мощный удар. Молнии осветили бело-голубые очертания маяка и на доли секунды пространство бушующего моря недалеко от рифов. Там было что-то необычное. Рохейн пыталась разглядеть в подзорную трубу бледный силуэт на фоне высоких волн, пока труба не выпала из дрожащих пальцев. Эдвард тут же подхватил ее.
— Что там такое?
Он приставил окуляр к глазу.
— Корабль! — прошептал он. — И в беде, по-моему. Очень близко от рифов. Но что это за корабль? Подзорная труба не дает возможности рассмотреть опознавательные знаки.
На сей раз Бард оставил свой кубок и посмотрел в окно во вторую подзорную трубу.
— Почему не горит маяк? — воскликнул он возмущенно. — Сейчас капитан корабля должен послать почтового голубя. — С мрачным видом он бросил трубу. — Но какая птица сможет долететь в такой шторм? А без света корабль разобьется на части.
Выйдя из задумчивости, к ним присоединился Роланд Авенель.
— Сумасшествие, — сказал он, нахмурившись. — Никакие корабли не должны были приходить в это время. Откуда он взялся?
— Какое это имеет значение? Люди могут погибнуть! — воскликнул Бард. — Уверен, смотритель маяка знает это и видит корабль, потому что башня маяка смотрит в открытое море, но почему-то не зажигает свет.
— Разве у него ледяное сердце? — воскликнула Рохейн, меряя шагами комнату и стиснув руки.
— Он подчиняется приказам, — заметил Авенель.
— Ему надо отправить сообщение, — сказал Бард, неловко качнувшись в сторону принца. — Вы должны отдать приказ зажечь маяк.
Эдвард ответил:
— Когда к острову подходит незнакомый корабль, на приказе зажечь огонь должна быть королевская печать. Кольцо с этой печатью сейчас находится далеко.
— Конечно, оно на руке вашего отца, — сказала Рохейн. — Но разве у вас, Эдвард, не похожее
