как раз на праздник не пригласили. О ее дяде, колдуне Сарготе, объявленном вне закона и разыскиваемом, время от времени доходили какие-то разрозненные слухи. Некоторое время назад лесники в восточном Эльдарайне вроде бы видели какого-то бродягу, босоногого, оборванного и исхудалого. Он хриплым голосом выкрикивал бессвязные угрозы и проклятия, утверждая, что, мол, могущественный колдун и расправится с любым, кто посмеет к нему подойти. Но никаких колдовских штучек, какие носят с собой волшебники, у него не было. Лесничие посмеялись и не стали трогать убогого безумца.
Высокая квадратная башня выходила прямо на Осенний сад каэрмелорского дворца. Пятипалые виноградные листья пурпурным узором расцвечивали каменную ограду парка. Под кронами ниссы, в длинных красных листьях которой прятались синие плоды, тянулись ряды подстриженных живьш изгородей, усыпанных алыми ягодами — пышная выставка даров осени: овальные листья лиловатого барбариса переливались многоцветьем от бронзы до жгучего пламени, гранатовые ягодки кизила светились в глянцевитой зелени, а кроваво-алые гроздья остролиста свешивались из завесы темной, густой листвы.
Меж корней зимней вишни рассыпанными топазовыми и сердоликовыми бусами валялись яркие твердые шарики ягод. Чуть поодаль качала ветвями вишня другого сорта, ее ягоды под матовой кожицей пылали темно-красным огнем — так вспыхивает луч солнца, преломляясь в бокале рубинового стекла. На ветвях гинкго, раскидывающего веера листьев навстречу ясному утреннему небу, сидал нахохленный Эрантри. Вишневые деревья сменили зеленый летний убор на янтарные одеяния осени. Повсюду пышно цвели— камелии, махровые розовато-кремовые лепестки напоминали насборенные юбки танцовщиц. На ветвях граната зрели кожистые плоды размером с женский кулак. Выползшая погреться в последнем тепле змейка обвила пьедестал конной статуи короля Вильяма Мудрого да так и замерла в неподвижности среди шуршания облетающей листвы. Сад был пропитан сладким благоуханием белоснежных, точно накрахмаленных гардений. Пели птицы.
В один из дней, предшествовавших коронации Эдварда, по этим садам брели, негромко беседуя меж собой, мужчина и женщина в богатых придворных одеяниях. На ходу они раздвигали свисающие почти до самой земли побеги золотистой ивы. Живая завеса легонько качалась и шелестела. В воздухе густым снегопадом кружили выцветшие бледно-желтые листья.
Поверх темно-зеленой туники Ангавар надел длинный темно-красный сюрко из бархата. Узор для этого сюрко придумывал он сам: орел, увенчанный звездной короной и венком из цветущего терновника. Плечи Верховного короля Светлых покрывал великолепный плащ, застегивающийся на груди усыпанными самоцветами ромбовидными пряжками с золотыми шнурами. На тяжелых складках плаща вился узор вышитых листьев терновника. Темно-зеленые брюки были заправлены в охотничьи сапоги до середины бедра. Чело Ангавара украшал тонкий золотой обруч.
Спутница его была одета в длинное светло-желтое платье из шелестящего шелка, расшитого золотыми пятилистниками. Рукава с множеством мелких пуговичек спадали ниже запястий. Шею девушки обвивало тяжелое ожерелье из квадратных пластин красного золота, украшенных рубинами и изумрудами. Густые тяжелые волосы, сиявшие, точно цветы ракитника, свободно рассыпались по плечам. На голове лежал венок из осенних листьев и ягод, вырезанных из сердолика и берила и скрепленных тонкой золотой проволочкой. В локонах девушки искрились вплетенные нитки маленьких изумру-диков, На одно плечо была накинута пелерина с опушкой из меха горностая. Талию обхватывал пояс, сделанный в пару ожерелью.
— С чего же это все началось? — задумчиво проговорила Ашалинда. — Ты охотился, а Вильям из Эриса попытался украсть твою добычу. Однако ты проявил великодушие — и так зародились узы дружбы меж Эрисом и Фаэрией. Сдается мне, ныне ты уже не так наслаждаешься погоней.
— Олени Светлых более не скачут в лесах Эриса, — отозвался Ангавар. — Светлые предпочитают охотиться лишь на волшебную дичь, которая не гибнет по-настоящему, но оживает вновь. У таких зверей в запасе уйма уловок, как бы обмануть охотника. Чтобы загнать их, требуется большое умение. Они не боятся ни боли, ни смерти, ибо ни то ни другое им не ведомо. Они наслаждаются охотой совсем как дети — игрой в прятки.
Протянув руку, он коснулся свисающего побега с вянущими желтыми листьями.
— За годы, проведенные среди людей, я приучился ценить хрупкие жизни смертных созданий как никогда прежде. Но сострадание легло мне на плечи тяжкой ношей.
Ашалинда понимала. Ее возлюбленный относился к чужой жизни с почтением, что было Светлым совершенно несвойственно — это противоречило их природе. Он утратил частицу легкомыслия, характерного для всех бессмертных. Бессмертные просто не могли относиться ко всему слишком серьезно — это самым губительным образом сказалось бы и на душах их, и на сердцах. Кто лучше них знал, что вечность — это очень, очень долго?
Солнечный свет пробивался сквозь ивовую листву, испещряя кожу девушки золотистыми пятнышками, А тот, кто шел рядом с ней плавной тигриной походкой, казалось, был самой свежестью листьев, самой сущностью солнечного света. Волосы его блестели, точно на них дрожали капли росы. Ашалин-де невольно вспомнился обрывок старой, неловко переведенной талитской песни:
В сердце ее внезапно пробудилось жгучее желание снова увидеть Королевство.
— Я могу подарить тебе весь мир, — промолвил Ангавар, останавливаясь меж янтарно-желтых, клонящихся земле побегов. — Найдется ли на свете что-либо, желанное тебе, чего еще нет у тебя?
— Да! — пылко вскричала Ашалинда. — Давай вместе исправим все зло, все несправедливости! Сделаем, чтобы всем было хорошо! Чтобы все рабы получили свободу, кров и хлеб, а работорговцев бы преследовали со всей строгостью. Чтобы битье слуг было запрещено по закону, а во всех крупных поместьях, особенно у Всадников Бури, работали домовые. Чтобы сокровища, найденные у Лестницы Водопадов, были распределены среди достойных бедняков Жильварис Тарва и других городов! — Девушка горячилась все сильней, слова лились неудержимым потоком, обгоняя друг друга. — Давай подарим Апплтон-Торну новую мельницу для утесника, хороший плуг, дюжину серпов из наилучшей эльдарайнской стали и двадцать крепких коней, чтобы ходили под плугом. Ой, мне столько всего в голову приходит! Сейчас, сейчас! Ой, и еще — пересмотреть придворный обеденный этикет!
Уголки губ Ангавара дрогнули от сдерживаемого веселья.
— Как ты пожелаешь, — сказал он, — так и будет. Но не забывай: новые законы в Эрисе отныне должен издавать Эдвард, а не я.
— Я уверена — он согласится на что угодно, если предложение будет исходить от тебя. Он горячо любит тебя и высоко ценит твою мудрость.
— А ты, кажется, нет. Ты готова перевернуть вверх дном все, чего я достиг за время своего вынужденного правления.
— Ничего подобного! Фи — ты снова дразнишь меня! Ничуть не сомневаюсь, знай ты только, как плохо обращаются со слугами, ты бы сам принял меры! В детстве, в Авлантии, я ни разу не слышала, чтобы к слугам относились так, как относились потом ко мне самой в Башне Исс. По-моему, в те дни, когда твой народ часто посещал Эрис, пусть и редко попадаясь на глаза смертным, такой жестокости не было и в помине. Светлые ведь терпеть не могут несправедливости и наказали бы жестоких хозяев.
— Откуда ты так хорошо знаешь обычаи Светлых?
— В Хис Меллине нас учили многому, что было тогда известно о Дивном народе. Моей наставницей была Меганви, ведунья. Она очень неплохо разбиралась в кодексе чести, которому следуют… — Тут Ашалинда запнулась. Сызмальства и всю ее жизнь, когда речь заходила о повелителе Фаэрии, он представлялся воображению девушки фигурой легендарной и далекой, дивной сказкой, существующей от сотворения мира, — чем-то таким, о чем можно лишь грезить, не надеясь увидеть даже краешком глаза, чем-то недостижимым, как сами звезды. И теперь просто в голове не укладывалось, что он стоит рядом с ней,
