где вчера ночью скатилось в море Нечто. Вниз по неровной лестнице двигалась толпа, увлекая с собой Лодочника, а Деревянная Коняга клацала зубами в хвосте шествия под взмахи метлы гигантской Салли. И вот на повороте, где вырубленная в скале лестница выходила на ровную площадку, аккурат над самой высокой отметкой прилива, все факелы, кроме одного, погасли, и Лодочник встретил свой конец. Его пронзили ножом и уложили в каноэ, а потом подожгли. Каноэ оттолкнули от берега в странствие по темным водам залива. Пока Лодочник горел, селяне пели — но не какую-нибудь народную песню, сочиненную специально для этого случая, а просто что в голову взбредет. Полыхая, чучело громко потрескивало, оранжевые языки пламени отбрасывали слепящие отражения на обсидиановую поверхность воды. Прилив и течение вскоре завладели своей добычей и понесли лодку прочь от берега. Чем дальше уплывала она, тем меньше становилась для наблюдателей — но тем выше вырастала стена огня, пока лодка не превратилась в великолепный цветок чистейшей, бьющей во все стороны энергии — цветок, окруженный кромешной мглой, затмевающий весь остальной мир, ослепительно переливающийся тончайшими оттенками рубина, топаза и янтаря. Позабыв о времени, нестройно выводя разрозненный мотив, люди на берегу завороженно наблюдали, как удаляется лодка. Бас и альт, тенор и сопрано этого нетрезвого хора звучали все более и более торжественно и серьезно. Далеко за гладью волн лепестки огненного цветка начали постепенно оседать и увяли совсем. Догорающий Лодочник превратился в мерцающую искру, раскаленный уголек в черной яме. А потом лодка затонула — зашипела вода, и все было кончено.
Значение и смысл этого ритуала давным-давно потерялись во тьме веков.
Единственный факел вновь дал жизнь остальным, и процессия, предводительствуемая Деревянной Конягой, потянулась обратно вверх по скалам в деревню. Колокольчики молчали. Часть селян приотстала. Замыкал шествие Купер. Пройдя за ворота, остальные услышали его крик и, обернувшись, увидели, что он показывает на распростертую возле дороги фигуру.
— Тут раненый! — кричал он, приставив руки ко рту. — Идите сюда, помогите мне!
Но не успел никто и шага сделать в его сторону, как распростертая фигура вдруг выросла до сверхъестественного роста, футов тринадцати в вышину, и погналась за Купером. Несчастный с дикими криками пустился бежать, плащ развевался у него за плечами. Последним отчаянным усилием беглец ворвался в ворота и рухнул без сил. Часовые поспешно захлопнули ворота и задвинули засов. Гигантская башня на ходулях уменьшилась до вполне приемлемых размеров и с безумным хохотом зашагала прочь.
— Быконищий! — в страхе завыла толпа. — Быконищий с Крич-холма.
Купер стонал, лежа на земле. Друзья поднимали его на ноги.
— Да будет тебе, Купер, — философски утешали они. — С тобой не произошло ничего такого, что нельзя было бы поправить кружечкой доброго пива.
В «Терновом дереве» вновь собралась прежняя компания, однако в ряды гуляк закралось смутное беспокойство.
— Сегодня Быконищий, вчера Нечто, — бормотали многие. — Не говоря уж о Шоках. И кто будет следующим? Не иначе как Черная Эннис. Да-да, как пить дать, скоро мы услышим, как она лязгает зубами у нас под окнами, тянет железные когти, чтобы украсть наших детей — и как нам защитить их?
Многие снова начали искать ответа на эти вопросы у трех путниц издалека.
Несмотря на все эти досадные происшествия, пребывание трех подруг в Апплтон-Торне все затягивалось и затягивалось. Каждый день приносил все новый и новый предлог, чтобы побыть здесь еще немного. И все же, хотя большинство местных уговаривали путниц пожить в деревне подольше и доказывали, что пускаться в дорогу в эту пору крайне опасно, находились и другие. Эти другие перешептывались, что, мол, не иначе как три безумные странницы своим злополучным одиноким походом притягивают к себе всевозможную нечисть, а ежели задержатся тут подольше, так и на всю деревушку навлекут неведомую угрозу.
Кроме того, всем было крайне любопытно, куда это идут их гостьи, да зачем, да как намерены путешествовать дальше. Не желая давать любопытствующим ни тени намека, подруги отделывались единственным объяснением, которое сумели придумать: они, мол, сошли с купеческого корабля в устье залива и поднялись пешком по прибрежной дороге, чтобы полюбоваться знаменитыми летними праздниками Апплтон-Торна. А со своим друзьями должны вновь встретиться в условленном месте чуть к северу отсюда, в начале грианмиса.
— А почему ваши друзья не отправились с вами? — не отставали охотники до подробностей. — Три юные девицы, одни-одинешеньки, ну куда это годится? Или у вас есть какая-то особая защита?
— Есть, — соглашались подруги, однако не уточняли, какая именно.
— А почему именно на север? И куда дальше-то?
Эрроусмит как мог защищал барышень.
— Прошу вас, — увещевал он не в меру любопытных односельчан, — не лезьте в дела наших гостий. Не то они сочтут нас полными невежами.
Впрочем, подобное вмешательство лишь сильнее разжигало любопытство деревенских, и, так и не получив точных фактов, они сами строили догадки, одна диковеннее другой.
После размолвки с Эрроусмитом Финодири доставлял жителям Апплтон-Торна все больше и больше хлопот. Что бы ни поручали ему, он брался за дело с такой силищей, что причинял больше вреда, чем пользы: губил скот, ломал инструменты, портил припасы. Его излишнее рвение донельзя угнетало Эрроусмита.
— Он становится настоящим неявным, — жаловались и мужчины, и женщины Апплтон-Торна. — Совсем сбился с пути. Пора что-то делать.
Однажды вечером посередине зеленого месяца уайнемиса, после того как Финодири, разбрасывая на просушку сено с лужка на Холме Праздничных Огней, умудрился разметать его по всей округе, так что уже не собрать, Тахгил спросила:
— Мастер Эрроусмит, как же вы собираетесь разбираться с Финодири?
— Сегодня же ночью, — отвечал тот тихо, оглядываясь, не слышит ли кто, — мы соберемся. Овинный вконец отбился от рук, стал настоящим неявным. Нельзя позволять ему и дальше оставаться в наших краях. Кто скажет, какими пакостями он занимается вот хоть прямо сейчас?
— Но он же обитает здесь уже много веков, правда? Он же стар, как ваши обычаи, а не то и еще старее.
— Возьмем железо, — продолжил предводитель деревни, не слушая девушку, — косы, вилы, топоры и добрые эльдарайнские мечи. С нами будет Паук. А я знаю Слово. Слово Заклятия.
— Ваши люди могут серьезно пострадать. Он очень силен, Финодири. Я слышала, однажды он поднял каменную глыбу, которую все мужчины деревни вместе и сдвинуть не смогли. Скажите, вы жаждете отомстить ему — или и правда печетесь лишь о безопасности деревни?
— Не спорю, отомстить хочется, и очень. Но, покуда я глава этой деревни, меня в первую очередь волнуют ее заботы.
— Тогда попрошу вас сделать одну вещь.
— Да — и какую же, мистрис Меллин?
— Однажды — а кажется, это было давным-давно — я предложила заплатить ему, а он сказал: «Увы, бедный Финодири, не прогоняйте его! Он только и хочет, что помочь!» Подарите ему одежду, хорошую новенькую одежду по размеру. А то он одевается в лохмотья, как настоящий домашний дух он, может статься, уйдет, если получит награду. Кроме того, поскольку уж он так усердно трудился на благо деревни, согласитесь, он заслуживает должного признания.
Эрроусмит поглядел вверх, на звезды. Ветер доносил с залива глухие удары волн о берег, и молодой человек, как и прежде не раз замечала за ним Тахгил, словно бы прислушивался к их голосам.
Наконец он снова опустил взор.
— Возможно, в ваших словах есть свой смысл. Не стану отказываться от совета — да-да, именно так я и поступлю. Но коли он не уйдет добром, мы заставим его силой или разделаемся с ним.
В час
