да, но они уже привыкли к проволочкам.
И опять — автобусы… Саша совсем потерял чувство реальности; в постоянном полусне чудилось ему, будто тело, что трясется и подпрыгивает на вонючем и мягком автобусном сиденье, — не его тело, а просто какое-то тело, абстрактное; он же сам — далеко, высоко, летит и кружит, и снится кому-нибудь.
— Что мы так цепляемся за этого Мельника? — сказал Лева, глядя в мутное окно автобуса. (Ехали в Тверь.) — Теперь у нас есть бланки, есть все, что нужно. Давай найдем других, кто делает документы.
Лева сказал это довольно громко, Саша в испуге покосился вокруг себя. Но все пассажиры в автобусе дремали. Никто ничего не слышал.
— Другие делают для волков, не для зайцев, — сердитым шепотом возразил Саша, — они нас могут сдать или просто кинуть… Нужны концы, нужны контакты, а просто так это очень опасно… Другие, другие… Другие! Белкин, а, может, мы хорошенько нажмем на наших негритосов, и они нас сведут с другими?
— С ньянга? — Лева поежился. — У меня сложилось впечатление, что от этих других лучше держаться подальше. Есть хищники, по сравнению с которыми волк — просто ничто. Ты знаешь, что один леопард- самец может разогнать стадо из пятидесяти павианов? А у павиана, между прочем, зубы втрое больше, и он массивней… Но леопард рожден для боя. Почти как Cricetus cricetus…
— Но почему? Ты сам говоришь: они обыкновенные бандиты. Есть кавказские группировки, есть китайские, а это африканская. Не все ли равно? Главное, чтобы знакомство было. Чтоб надежные люди свели.
— Ты же православный, — сказал Лева, — разве тебе твоя вера позволяет к колдунам обращаться?
— Я же не за колдовством к ним хочу обратиться. Просто за фальшивыми документами. Этого моя вера не запрещает.
Автобус сделал остановку на какой-то промежуточной станции. Пассажиры выходили размять ноги, покурить или купить чего-нибудь. Саша с Левой тоже вышли. На остановках они всегда нервничали и всегда выходили: если вдруг увидят, что к автобусу стремительным шагом приближается милиционер — можно попытаться бежать.
На этой автостанции никаких милиционеров не было. Были два ларька — один с сигаретами и газированной водой, другой с газетами. Бабка сидела на табуреточке и продавала пирожки. Рядом с нею узбек в проволочном загончике продавал арбузы. Было очень тепло и воздух такой прозрачный и мягкий, какой бывает только бабьим летом. Под ногами лежал ковер из листьев.
— Сроду не помню такой погоды в октябре, — сказал Лева, — ну и жара…
— Это к войне, наверное…
— Деревья еще не сбросили листву — это значит, снег не скоро ляжет. Растения знают. Животные тоже. Осень будет теплая, долгая.
— Это радует, — сказал Саша. Как бы ни соответствовала дурная погода их душевному состоянию, но зимой быть в бегах нехорошо. Когда ударят морозы и прихватят землю — в лесу уже не поночуешь.
Они купили у бабки пирожков с мясом и стоя ели их. Из здания автостанции вывалилась шумная пьяная компания и подрулила к бабке. После инцидента в электричке беглецы опасались шумных пьяных компаний. Они отступили в сторонку. Пьяные занимали очень много места. Саша и Лева отступили еще. Саша пятился не глядя; он споткнулся обо что-то твердое и большое (арбуз, лежавший прямо на земле) и, чтоб удержать равновесие, схватился рукой за то, что было ближе всего, то есть за прилавок, на котором лежали арбузы. Дохленький прилавок накренился, и пятнадцатикилограммовый арбуз с ужасным мокрым звуком хряпнулся оземь. Саша затряс рукою и отскочил, но было уже поздно. Разъяренный узбек стал кричать, что Саша испортил товару на тысячу рублей. Саша хотел послать узбека подальше и уйти — водитель уже вернулся в кабину, и автобус вот-вот должен был отправиться, — но узбек, продолжая причитать и вопить, схватил его за рукав:
— Плати! За арбуз — плати!
— Пошел ты, — сказал Саша. — Я же не нарочно. Чего ты разложил свои поганые арбузы, где люди ходят?
— Плати! — завизжал узбек и стал оглядываться кругом себя. — Коля, он не хочет платить… Гена, иди сюда… Разберемся…
Из дверей автостанции вышли два амбала. Они, наверное, и были — Гена. Они надвигались мерным шагом, покачивая на ходу плечами и бедрами. Саша мгновенно взмок. За одну руку его тянул узбек, за другую — Лева. Саша дернулся, высвободил свои руки, достал бумажник и голосом отчаянным и злобным сказал узбеку:
— На, подавись, морда черномазая!
Узбек сразу перестал кричать. Смуглое лицо его расплылось в привычной улыбке. Он очень аккуратно взял деньги, нагнулся, поднял разбитый арбуз и подал его Саше. Из кабины автобуса высунулся водитель и проорал:
— Эй, мужики! Вы едете или нет?!
Лева и Саша побежали к автобусу. Арбуз оттягивал Саше руки и поясницу, но, взвинченный скандалом и плохо соображавший, Саша так и не бросил арбуза. Автобус тронулся, и вышвырнуть арбуз было некуда, в окно он не пролезал, так велик был. Саша с трудом запихал его под сиденье. Автобус набрал скорость и ехал быстро, но вдруг так резко затормозил, что пассажиры с руганью повалились вперед, а арбуз выкатился из-под сиденья и всей тяжестью наехал на Сашину ногу. Саша со злобой пихнул его обратно, потер ногу, тихо сматерился:
— Как картошку везет…
— Там собака была, — сказал Лева, обернувшись и вытягивая шею (он сидел у окна), — мы ее чуть не задавили… Животные так часто гибнут под колесами…
У Левы голос дрогнул; Саша понял, что Лева думает о Черномырдине и страх одолевает Леву. Быть может, Черномырдин давно погиб…
