меня осенило. Да как же это я раньше не додумался! Надо наблюдать, следить за двором, может, и узнаю что-нибудь. И смотреть я буду не просто с подоконника, а в бинокль. Я бросился в комнату, открыл шкаф, выдвинул ящик и достал бинокль. Правда, как только я взял его в руки, радость моя померкла. Все-таки я подошел к подоконнику с биноклем, но смотреть не стал. Даже на какое-то время забыл о загадочном треугольничке, новом дворе, развалинах… Я вспомнил отца. Последний раз я видел его два года назад — в нашем старом домике. Я сказал — последний, но это не совсем верно: я его вовсе ни разу не видел, а если и видал, то не помнил, потому что это было очень давно. Я понятия не имел, что за человек явился к нам домой так поздно. Привела его мама. Она же и разбудила меня и сказала дрожащим голосом: «Тадас, вот твой папа». Человек наклонился надо мной, поцеловал. Потом сел возле моей постели. А я смотрел на него. Было радостно, но почему-то хотелось плакать. Я долго сдерживался, а потом сел на кровати, обхватил его за шею и стал говорить, что давно уже жду его, давным-давно…
Папа прижимал меня к груди. У него были сильные руки. И я слышал, как стучит его сердце. Он долго сидел возле меня и рассказывал, рассказывал. Я и сейчас иногда думаю, что все это было во сне. Утром я проснулся и увидал в комнате маму. На стуле лежал этот бинокль. У мамы были заплаканные глаза. «Где папа?» Я подскочил на постели. «Уехал», — сказала она. «А когда он приедет?» — «Никогда, детка, теперь уже никогда». И мама заплакала. Потом она ушла на работу. Я встал, взял бинокль. «Почему не приедет?» — раздумывал я. Мне вспомнилось, как он рассказывал про свою жизнь, про далекую тайгу, про оленей с ветвистыми рогами, про свирепых медведей. Я представил себе ледяные быстрые реки, темные леса и снова подумал, что все это просто приснилось мне, мало ли что иногда снится. Но в руке у меня был бинокль, а мама только что плакала, значит, папа действительно был у нас. После этого мама не желала говорить со мной об отце, не рассказывала, где он. А я спрятал бинокль в самый глубокий ящик шкафа.
Мама застала меня у окна с биноклем в руках. Вообще-то я не просто стоял тут и думал все это время, а немного наблюдал за двором. Ничего примечательного обнаружить не удалось. На лавочке две молодые женщины укачивали в колясках детишек и судачили между собой. На галерее соседнего дома сидела кошка. Крупная, с пушистым хвостом. В бинокль я видел ее так, словно она рядом со мной — протяни руку и погладишь. Кошка нежилась на солнышке и дремала. Потом во дворе показался наш сосед. В соломенной шляпе и с собакой. Видимо, он свою псину водил гулять. Овчарка шла с опущенной головой, обнюхивала землю.
— Тадас, что с тобой? — спросила мама. — Заболел?
Я замотал головой. Мама заметила бинокль. Отвернулась и молчит. Потом взяла спички и поставила на газовую плиту разогревать обед.
— А я все не нарадуюсь. До чего удобно! Все под рукой — и работа, и магазины. Да еще газ! — оживленно заговорила она.
Я стоял на прежнем месте и не отвечал. Мама разогрела еду, села за стол.
— Знаешь, что мы с тобой сделаем? — продолжала она. — Возьмем отпуск и поедем в деревню. Будем купаться в озере, ходить по грибы. Ладно?
Я молчал.
— А может, тебе хочется в пионерлагерь? Мне бы дали путевку… Ты что — язык проглотил?
— Мне все равно, — угрюмо ответил я и ушел в комнату. Открыл шкаф и засунул бинокль еще дальше. Даже видеть его не хотел. Никогда.
— Ты поел?
— Угу.
Мама кончила обедать, немного повозилась в кухне и пошла переодеваться. Встала перед зеркалом. Надушилась. Подошла и обняла меня.
— Сделаем так, как тебе хочется. А ты подумай, ладно? Ну, я побежала.
Конечно, в клуб! Но сегодня это не слишком огорчило меня. Решающий час был близок. Я даже обрадовался, когда за мамой захлопнулась дверь. Теперь я сам себе хозяин. Хорошо, что мама не стала до конца расспрашивать… Когда стенные часы показали без пятнадцати восемь, я вышел. Спустился по лестнице во двор. Осмотрелся. Все было, как прежде, никаких перемен. Я глубоко вздохнул и медленно двинулся к мрачным, таинственным развалинам.
Колхозный шофер высадил нас у озера. Дал лопаты, два топора, несколько ведер.
— Устраивайтесь, жабята! — крикнул он, захохотал и укатил на громыхающей полуторке.
Дядя Антанас, которого наш Римас уже успел окрестить Студентом (слишком он казался молод, чтобы величать его дядей), внимательно оглядел местность и решительно произнес:
— Отлично! Озеро — вот оно, до леса рукой подать. Лучшего места не найти. А теперь — за работу!
Последние слова дяди Антанаса мы, понятное дело, пропустили мимо ушей. Зато озеро и лес понравились всем. Озеро было большое, сверкало на солнце так, что слепило глаза. Мелкие волны набегали на берег, раскачивали камыш. По воде плыла утка со своим выводком. На далеком берегу стеной стоял лес — высокий и сумрачный.
— Братцы, айда в воду! — крикнул Римас.
— Ура! Купаться!
— Вперед!
Ребята радостно загомонили и стали скидывать одежду.
— Прекратить! — раздался громкий голос дяди Антанаса.
От удивления мы застыли на месте. То есть как это? Почему бы нам не искупаться, раз уж мы тут? Сам дядя Антанас стоял на берегу, у ног его валялся большой раздутый рюкзак. Студент смотрел на нас вполне спокойно, и в голосе его мы не услышали намерения помыкать нами. Не знаю, как остальным мальчишкам, а мне дядя Антанас нравился, и все. И сразу понравился, еще там, в милиции. Было тихо. Дядя Антанас стоял над своим рюкзаком и был невозмутим.
— Долой Студента! — взвизгнул Римас.
— Вперед! Даешь озеро!
— Купаться! — завопили мальчишки.
— Думаете, мне неохота искупаться? — заговорил дядя Антанас. — Еще как охота! А вот взгляните, где солнце? Как же мы станем разбивать лагерь в темноте? Как полагаешь, а, Римас?
— Меня называют Капитаном, — огрызнулся наш вождь.
— Ладно. Ну, так как ты полагаешь?
Полагать тут было нечего. Все мы видели, что солнце вот-вот сядет. Потому-то и сверкало озеро, полыхало, точно зарево. А на траве валялись свернутые палатки, терпеливо ждали лопаты и топоры…
— Первым делом надо устроить лагерь, — спокойно разъяснял дядя Антанас. — Тадас, Андрюс и Римас подготовят место для стоянки, а остальные ребята вместе со мной поставят палатки. Надо дать имя нашему лагерю. Дров для костра у нас тоже нет. Видите, сколько дел? Итак, что мы решили?
— Разобьемте лагерь!
— Приступили!
— А потом — купаться!
Один лишь Римас молчал. Ему не нравилось, что ребята поддержали предложение дяди Антанаса. Наш Капитан несколько раз яростно сплюнул и взял топор. Я подобрал с земли второй. Андрюс вскинул на плечо лопату. Я взглянул на друга и не мог сдержать улыбку. Казалось, длинная тяжелая лопата придавит к земле нашего мелкого Андрюса. Куда ему лопатой орудовать! Андрюс был не по годам мал и худ. Личико плоское, как досточка, бледное, крохотное. Нос гвоздиком. Зато глазенки у маленького Андрюса всегда были живые, острые. Зыркают, как у попавшего в ловушку мышонка. Андрюсу было все равно, что на нем надето и как. Штаны вечно сползали, краешек майки торчал над ними наподобие приклеенного хвостика. Наверное, за это Римас и прозвал его Драконом, хотя, правду говоря, ничего драконьего в Андрюсе не было.
— Не лопни, Дракоша, — предостерег я его.
— Молчи, Индеец! — сердито ответил он.
— Обоим молчать! — прикрикнул на нас Римас. — Кругом враги, а вы зубы скалите.
Мы с Андрюсом переглянулись. Я подмигнул: Капитан, мол, гневается. Андрюс — тот только рукой махнул: пусть его злится! Мы с Андрюсом неплохо ладили. Он ходил ко мне, иногда мы вместе обедали. Но
