Унтер-офицеров и капралов взяли из армейских частей московского гарнизона. Высший офицерский корпус состоял большей частью из иностранцев — лифляндцев, эстляндцев и курляндцев. Встречались и русские (к примеру, одним из трех майоров был Иван Шипов, служивший полковым квартирмейстером). Густав стал майором Измайловского полка и получил в управление третий батальон. Полковником назначили графа Карла Левенвольде, однако в 1735 году он умер. Спустя несколько месяцев императрица Анна Иоанновна приняла решение стать полковником и шефом измайловцев.
Густав получил очередное повышение — чин подполковника. Ему фактически не раз приходилось брать командование измайловцами на себя. Он пользовался любовью и авторитетом у сослуживцев, считавших его честным, порядочным и верным товарищем. Жил в счастливом браке с красавицей Александрой[11], дочерью знаменитого временщика — Меншикова. Ему принадлежал дом, справедливо считавшийся одним из самых красивых в Петербурге.
Как видим — двое из трех Биронов полностью посвятили себя армии — одному из двух настоящих союзников России, и не раз отличились на поле битвы.
Но пока что ничего из этого я не знал и ломал голову, гадая, кому мы понадобились, и какое отношение Густав Бирон имеет к легендарному Бирону, вошедшему во все учебники истории.
Мы поднялись на второй этаж.
— К вам посетители, — постучавшись в высокую двустворчатую дверь, сообщил слуга.
— Прекрасно, пускай входят, — раздался веселый голос за стеной.
— Пожалуйте, — дворецкий распахнул двери.
Огромный рыжий мужчина в сибаритской позе полулежал возле кафельной печи, на кушетке, закутавшись в роскошный шелковый халат, и курил трубку. Он вальяжно привстал, подошел к нам и неожиданно стиснул в объятиях сначала меня, а потом Карла. Я невольно заскрежетал зубами: вывихнутые во время пытки плечи все еще побаливали, а объятия Густава были поистине медвежьими. Благодаря ежедневным тренировкам руки постепенно разрабатывались, но идеальным их состояние я б не назвал.
Мы представились Бирону.
— Господа, рад встретить вас в здравии, — Густав явно знал о нашем заключении в Петропавловской крепости, но пока избегал говорить на эту тему. — Так редко доводится видеть новые лица соотечественников. Вы ведь из нашей, разоренной войною Курляндии?
— Да, — подтвердил Карл. — У нас скромные владения под Митавой.
— Прекрасно, наш род издавна владеет мызой Каленцеем. Бывали? Премилое местечко, память детства. Я там родился. Ох, как же так! Извините покорно: совсем забыл о гостеприимстве. Присаживайтесь, — Густав Бирон показал рукой на роскошные диваны. — Рассказывайте, как там на родине… Я прикажу подать сюда обед. Надеюсь, не откажете в чести откушать со мной?
Мы поспешно закивали, потому что не ели с самого утра. Кроме того, после «тюремных разносолов» хотелось попробовать нормальной домашней пищи.
За окнами барабанил дождь, ветер нагибал верхушки высоченных сосен и гонял опавшую листву. В натопленной комнате было тепло и уютно. Приятная слабость и дремота постепенно обволакивала меня подобно рассветному туману. Веки налились свинцовой тяжестью. Я осоловело подремывал, даже не пытаясь вслушаться в разговор Бирона и Карла. Надеюсь, хозяин был не в обиде.
— Как Руэнталь, Митава? Сто лет там не был, — продолжал расспрашивать Густав.
Поскольку от меня толку мало — я ведь ничего не мог рассказать о прошлой жизни фон Гофена, отдуваться приходилось Карлу. Но он легко справлялся с этой обязанностью. Выяснилось, что у Карла и Бирона масса общих знакомых. Не удивлюсь, если выяснится, что мы, вдобавок, доводимся друг другу родственниками.
— А, вот и обед, — захлопал в ладоши Густав, завидев слуг кативших на тележках огромные подносы с едой. — Не взыщите, сегодня будет простенько, по-походному. Предаваться эпикурейству некогда. Служба… — он тяжко вздохнул.
Не знаю насчет Карла, а мне обед у Бирона показался лукулловым пиром. Думаю, юноша тоже не разачаровался.
— Что у нас на первое? — хозяин приподнял крышку кастрюльки, опустил половник и мечтательно закатил глаза:
— Гамбургский суп из угря. Мой повар готовит его потрясающе. К тому же я в восторге от русского обычая начинать обед с пирожков.
К этому моменту мы с Карлом буквально истекали слюной, уж больно одуряющее пахла еда.
Суп сменился рыбой с овощами, политой пряным соусом-смесью из гвоздики, перца и мускатного ореха.
— Вам приходилось угощаться земляными яблоками? Я пристрастился к ним, будучи в Германии. Признаюсь, прусский император Фридрих Вильгельм был прав, когда велел рубить носы и уши тем, кто откажется их сажать. Вкус невообразимый. Жаль, здешние крестьяне придерживаются суеверия, что кушать их, все равно, что души человеческие. Приходится выписывать из-за границы.
Я попробовал и понял, что Густав Бирон говорит о картофеле. Эх, картошка! Как я по тебе соскучился! Хорошо, что меня занесло в те времена, когда этот овощ уже начинал постепенно распространяться. Знаю, что выращивание картофеля в России шло со страшным скрипом, крестьяне почему-то безумно дорожили набившей оскомину репой до такой степени, что не хотели менять ее на что-то другое.
На десерт подали пирожное, фрукты и кофе. Я так объелся, что с трудом дышал. Пожалуй, вредно набрасываться на еду с таким жаром, особенно после тюремной отсидки, можно заполучить заворот кишок.
Бирон предложил завершить обед штофом водочки и курением трубки, но мы оба отрицательно замотали головами. Я в привычной жизни не курил и старался пить как можно реже. Карл вроде был со мной солидарен.
Не огорчившись, Бирон, хлопнул в ладоши, вызвав слуг. Те появились так быстро, будто стояли за дверью.
— Уберите, — коротко приказал он.
Пока слуги суетились, Бирон неторопливо раскурил трубку и приступил к главному:
— Господа, вы люди умные и понимаете, что ваш визит вызван неслучайными причинами, — он выпустил колечко дыма.
— Догадываемся, — за всех ответил я.
— Я недавно вернулся из зарубежной поездки. Матушка Анна Иоанновна разрешила отправиться волонтером в Цесарскую армию. Собралось достойное общество, кроме меня вызвались капитан-поручики Трубецкой и Мейендорф, поручики Левенвольде и Барятинский. Да много, кто еще был. Провел четыре месяца в окружении блистательного принца Евгения Савойского и узрел немало для себя полезного в организации австрийских войск. Но по возвращению в Петербург, узнал, что один из поручиков моих — доблестный Месснер чудовищно убит, и в убийстве том оказались замешаны вы и капрал Звонарский.
— Мы не убивали поручика, — горячо воскликнул Карл.
— Я знаю, — устало протянул Густав Бирон. — Брат мой, обер-камергер, по моей просьбе попросил Андрея Ивановича Ушакова раскрыть сие дело со всей старательностью. Стоит отметить, что расследование действительно было произведено, как подобает. Мы узнали, что за убийством сиим стоит не кто иной, как Иван Иванович Лесток, лейб-хирург при цесаревне Елизавете Петровне. Похоже, вместе с послом французским он ведет опасную игру. Вы же случайно вмешались в нее и нанесли Лестоку значимый урон.
— Кто же стрелял в Месснера? — спросил я.
— У Лестока есть приближенное лицо, жестокий и кровожадный убийца. Никто не знает, как его зовут и кто он. Известно только его прозвище Балагур, но кого скрывает сия маска — досель является тайной. Мы полагаем, что Месснера застрелил он.
— Неужели Тайная канцелярия не сумела напасть на его след?
— Увы, Лесток при кажущейся ветрености и беспечности зело осторожен, а Тайная канцелярия опасается допросить его со всем пристрастием. Ибо он весьма приближен к особе цесаревны, а та слишком популярна в полках старой гвардии. Брат серьезно опасается широких волнений.
