Между тем Валет отодвинул засов и резко распахнул дверь. Опускавшийся со свистом топор врезался обухом в бревно над его головой.
Валет не шевельнулся, хотя отколовшаяся щепка царапнула по щеке. Он в упор смотрел на бухое быдло, которое шумно топталось на крыльце.
Быдло было одето в исподнюю рубаху и галифе, имело два метра росту, весило под семь пудов, активно трясло рыхлым мясом и распространяло ароматы самогона и лука, забивавшие неистребимый лошадиный дух.
Валету сразу стало ясно, с кем он имеет дело. Это был не его уровень. Поэтому он просто стоял и смотрел. Не мигая.
При виде голого мужика, да еще «на взводе», Мирон замычал, будто бешеный бык, и начал заносить топор, собираясь расколоть пополам гнилой кочан, торчавший на плечах чужака вместо головы. Но тут что- то пробилось сквозь пьяную пелену – может быть, осколок ужаса, воткнувшийся конюху прямо в сердце…
Он увидел два стеклянных зрачка. Абсолютно равнодушных… В них застыло непостижимое выражение. Вернее, отсутствие всякого выражения…
Мирон ощутил внезапную тяжесть в руках, слабость в пояснице.
Беспричинный страх. Это было за пределами его убогого мирка и даже пьяного бреда. Он понимал язык кулака, лома, кудрявого мата. Но голый ебарь ничего не говорил. И кулак у него был раза в два меньше, чем у Мирона. И все же конюх не сумел расколоть его кочан или хотя бы отрубить нагло вздыбившееся достоинство.
Змеиный взгляд незнакомца наводил на Мирона животную тоску. Вызывал желание шарахнуться прочь, в спасительную темноту…
Кобель уже не лаял, а хрипел, будто кто-то душил его цепью.
– Ты… чего? – тупо спросил Мирон, отступая на шаг. Поднятый топор заметно дрожал. У конюха пересохло в хлебальнике.
Глаза гадюки продолжали неотрывно смотреть на него. Хуже того – в узком черепе за ними скрывался непредсказуемый и безжалостный гадючий мозг…
До Мирона дошло, что его убьют. Через секунду, две или три – не важно. Убьют беззлобно. С полным безразличием. Без единой мысли. Без единого ЛИШНЕГО ощущения.
Конюх пробулькал что-то невнятное, бросил топор на землю и побежал.
Он бежал не разбирая дороги, дважды падал и трижды натыкался на плетни.
По необъяснимой причине он чувствовал себя счастливчиком. Этой ночью ему повезло: он видел костлявую и теперь точно знал, как та выглядит. Даже не разберешь, какого костлявая пола. Гадюка в мужском теле. Бледная тварь из сырой ямы, прячущаяся днем от солнца. Тварь, которая вполне могла «опустить» его, прежде чем убить. Ничего не скажешь – повезло!
11. СОЮЗ ПИСАТЕЛЕЙ
Однако чуть позже он понял, что еще ничего не закончилось. Кто-то неотступно преследовал его. Порой Мирону казалось, что сзади доносятся зловещие звуки, похожие на шелест гигантских крыльев, но когда он в панике оглядывался, то не видел ничего, кроме непроницаемой темноты. Шелест отдалялся, затем снова приближался, будто обладатель крыльев играл с бегущим человечком. У Мирона и впрямь создалась иллюзия, что он может спастись, если найдет освещенное убежище с прочными стенами, – а зло, таившееся во мраке, отступит перед светом.
Он бежал по черной, как кротовая нора, улице и в отчаянии бросался на каждую калитку или дверь. Все они были крепко заперты; окна слепы; стук безответен; никто не ждал и не желал приютить ночного гостя. У конюха начали заплетаться ноги. Он дышал, как загнанная лошадь. Сил почти не осталось… А за спиной раздавался неописуемый звук, нежный хруст, будто из лопаток росли слишком тяжелые крылья, тянувшие куда-то вниз, в глубины страшного сна. Невидимая кошка продолжала играть с мышкой.
Когда Мирон уже решил, что это конец, к нему на несколько минут вернулось пьяное мужество. Он прислонился к стене, выставил перед собой огромные кулаки и приготовился врезать… Кому? Да кому угодно! Тому, кто под руку подвернется…
Он прижался затылком к холодной мраморной плите. Это немного освежило его мысли. Мирон узнал улицу, дом и вспомнил даже плиту, пересеченную трещиной по диагонали. Он частенько проходил мимо и равнодушно сплевывал, понимая, что это не то место, где наливают. На плите была выбита надпись «Городское отделение Союза писателей», но конюху сейчас было все равно. Он отмахивался от летающих призраков и медленно передвигался вдоль стены приставными шажками, пока не ввалился в неожиданно распахнувшуюся дверь.
Кто-то жалобно ойкнул. Оказалось, что конюх сшиб по инерции лысого хлюпика, дежурившего в прихожей. Хлюпик взвизгнул, упал на четвереньки и зашарил по полу в поисках окуляров. Ничего удивительного – окулярам в Ине цены не было, не говоря уже о контактных линзах.
Мирон поспешно захлопнул за собою дверь, запер ее на засов и облокотился на перила, чтобы отдышаться. Ему несказанно полегчало. Присутствие очкарика придавало интерьеру замызганной прихожей какой-то домашний и в высшей степени безопасный вид. Лестница была тускло освещена единственной свечкой.
Конюх осмелел и почувствовал себя хозяином положения. Интеллигент явно был ошарашен и напуган его вторжением. Это означало, что Мирон поймал хмырька на чем-то нехорошем. Оставалось лишь правильно воспользоваться ситуацией. Тут пахло возможностью поживиться.
– Эй! – обратился Мирон к жертве аборта. – Какого хрена ты тут делаешь?
Очкарик уже водрузил оправу на мозолистую переносицу и прицепил дужки к огромным ушам. Теперь он стал похож на очень умного кролика. И притом чем-то недовольного кролика. Мирону немедленно захотелось схватить его за хилую шейку и слегка придушить.
– Па-а-азвольте! – возмутился интеллигент противным писклявым голосом. – Что ВЫ тут…
