– Заткни пасть! – скомандовал Мирон, после чего приблизил ухо к щели между дверью и косяком и прислушался. Слава богу, показалось! На улице стояла тишина. Конюх чуть не подумал – «гробовая» – и поежился. Воспоминание о кошмарном звуке и унижении, пережитом возле дома Марии, были еще совсем свежими. Возникала просто непреодолимая потребность в самоутверждении.
– Я тебя слушаю. – Мирон возобновил прерванную беседу и для большей доходчивости легонько ткнул очкарика в солнечное сплетение. Тот опять ойкнул и свернулся в замысловатую фигуру, как придавленный дождевой червяк. Мирон дал ему прийти в себя, затем встряхнул.
Лязгнув зубами, очкарик промямлил:
– Вышел покурить…
Мирон не оценил юмора. Это была неудачная шутка. Табаком тут и не пахло, бабой тоже, да и здоровья у интеллигента едва хватило бы на пару затяжек и одну предсмертную эрекцию. Все ясно – лопух стоял на шухере. Что ж, если они все здесь такие, эти «писатели»… Мирон придал мозгляку положение, отдаленно напоминавшее стойку «смирно», и стукнул головой об стену.
На этот раз очкарик беззвучно расстался с сознанием. Конюх положил его в темном углу и взобрался по лестнице на площадку, от которой начинался длинный широкий коридор, заставленный по обе стороны бронзовыми бюстами на массивных основаниях из серого камня. Судя по всему, бюсты копировали верхние (и лучшие) головные части высоколобых импотентов, перепачкавших при жизни горы писчей бумаги (и это в те времена, когда катастрофически не хватало даже туалетной!). Мирон питал к представителям этой породы стойкое отвращение и здоровое презрение – ко всем без исключения. Толку от них было меньше, чем от козлов. Козлы хотя бы делали козлят…
Конюха разобрало любопытство. В этом здании он очутился впервые. Отовсюду доносились какие-то шорохи и шепотки, но Мирон теперь не пугался – это шалили не привидения, а гораздо более плотные и вонючие существа.
Да, интересные дела тут творятся. Очаг культуры, мать ее! Происходят какие-то сборища – посреди ночи, за закрытыми ставнями и задернутыми шторами. Знает ли об этом Начальник? Мирон готов был поспорить на свой детородный орган в комплекте с подвесным хранилищем генофонда, что не знает. Вот и славненько! Это означало, что у конюха появился шанс отличиться. Повысить свой статус. Он вцепился в шанс зубами. Не убирать же всю жизнь лошадиное дерьмо!..
Он крался мимо бюстов к ближайшей двери и озирался по сторонам, стараясь не упустить ни малейшей детали. Он был увлечен своей новой ролью. Он хотел предоставить Начальнику исчерпывающую информацию.
Стены были увешаны табличками с бессмысленными, с точки зрения Мирона, заклинаниями типа «Знание – сила», «Красота спасет мир» или «Человек – это звучит гордо». Мирон скептически хмыкнул и нагнулся, пытаясь заглянуть в замочную скважину. Увидел он немного, но достаточно, чтобы сделать далеко идущие выводы.
В маленькой комнате собралось человек шесть. Судя по фрагментам верхней одежды, которые периодически возникали в поле зрения конюха, все эти люди были готовы сразу же разбежаться в случае опасности. Со своей неудобной позиции Мирон мог рассмотреть как следует только животы, руки и ягодицы. Остальное ему приходилось домысливать (почему-то он неизменно представлял себе лысых бородатых очкариков с женоподобными фигурами). Сквозь замочную скважину просачивался мерзкий запах. Это был запах напитка, который в Ине называли «кофэ». Разговаривали собравшиеся полушепотом, но Мирон отчетливо слышал слова каждого благодаря отличной акустике помещения.
Фамилии у некоторых «писателей» были странные: Кюхельбекер, Пестель, Оболенский, а одного даже называли Апостолом муравьев (или наоборот?). Немного позже Мирон догадался, что это подпольные клички.
Интелы трепались безостановочно и не очень внятно. Во всяком случае, простой парень Мирон понимал их с пятого на десятое. Обсуждалась какая-то «революционная ситуация». Кроме того, Пестель выражал озабоченность судьбой нацменьшинств и положением «деклассированных элементов». Кюхельбекер то и дело бросался цитатами из толстой книжки, проплывшей однажды мимо замочной скважины (от жадного внимания конюха не ускользнули золотистые буковки и цифирьки на корешке). Из всей болтовни Мирон запомнил лишь несколько слов – что-то о захвате вокзалов «в первую голову». Тут его осенило: он раскрыл заговор интеллигентов-импотентов!
Вот тебе и никчемные бумагомараки! Но как они собираются захватить вокзал? И чья голова – первая? Наверное, Начальника. Ого! Это уже тянуло на подрасстрельную статью. Мирон сильно сомневался, что хотя бы один из этих яйцеголовых трепачей может пойти дальше разговоров, составления планов, выдувания мыльных пузырей или незрелых игр в конспирацию. Он инстинктивно чуял: подавляющее большинство интелов – трусы, соглашатели, маменькины сынки или продажные индивидуалисты, которым всего дороже собственная шкура и которые всегда хотят остаться чистенькими, а потому дерьмо приходится разгребать кому-то другому (например, конюхам). Неясно, зачем им вообще понадобился вокзал, однако это уже было и не важно.
– Попались, чистоплюи! – злорадно прошептал Мирон в тишине коридора и направился к следующей двери – ковать железо, пока горячо.
При его комплекции двигаться бесшумно было не так-то просто. Доски пола ощутимо прогибались под стокилограммовой тушей. Он молился, чтоб они не заскрипели слишком громко. Сдуру даже какой-нибудь писатель мог пальнуть в него, а с перепугу – еще и попасть.
Путь длиной в шесть метров отнял у конюха пару минут, зато он увидел то, что запомнил на всю оставшуюся жизнь. Впрочем, жить ему оставалось недолго.
На этот раз и замочная скважина, и комната оказались побольше. Вокруг старинного деревянного стола с кокетливо изогнутыми ножками сидели шесть баб, положив руки на доску, и чем-то торжественно занимались. Но уж точно не играли в карты и не пили «кофэ». Похоже, они крепко сцепились мизинцами.
Вначале Мирон грешным делом подумал, что это неизвестное ему сексуальное извращение. Физиономии у баб, сидевших лицом к двери, одержимо сияли – в точности как у девушек, приготовившихся потерять невинность (только вряд ли среди них была хоть одна девушка). Они выражали очевидное томление. Отличать возвышенную духовную жажду от вульгарной плотской потребности Мирона не научили.
Он даже присел на пол, чтобы получше все разглядеть. Ага… Вот они, писательские курочки! Сидят, скучают без своих петушков. А петушки, вместо того чтобы топтать курочек, озабочены реконструкцией курятника. Ну ничего, придет Начальник с топором – и наведет порядок. Петушков отправит в супчик, курочек – нести яички. Тем более что среди дамочек были довольно пухленькие и явно перезрелые. Сразу и не поймешь, красивые они или уродливые…
